Жития радикальных святых: Кирилл Белозерский, Нил Сорский, Михаил Новоселов

Собственная связь с Леонтьевым осознавалась Новоселовым как нечто важное. Достаточно сказать, что он зарезервировал для себя то могильное место на кладбище Гефсиманского скита неподалеку от Троице-Сергиевой лавры, которое мы теперь знаем как могилу В.В. Розанова. Это по соседству с могилой Леонтьева – настолько близко, что удобно служить панихиду по ним обоим сразу. Когда-то это место Новоселов зарезервировал для себя, но в 1919 году, когда Розанов умер, сподобившись христианской кончины, исповедавшись и причастившись у своего общего с Новоселовым друга священника П.А. Флоренского, друзья покойного решили похоронить его на этом «новоселовском» месте. Впрочем, Новоселов в то время подолгу жил в Даниловом монастыре в Москве и надеялся «похорониться» там.

Аскетизм и оккультизм

Леонтьевский и соловьевский ответы о природе «чего-то таинственного», которое все-таки «есть», можно свести каждый к одному слову: соответственно, аскетизм и оккультизм.

Христианская аскетика предполагает, что все в мире определяется следующим набором причин: естественными причинами (теми, которые признаются и атеистами, и которые изучаются науками), действием ангельских сил (которые могут быть как добрыми, то есть собственно ангельскими, так и злыми, бесовскими; но бесы по своей природе – это все равно ангелы, только падшие), а также непосредственно Богом. Важно, что этот список исчерпывающий и не допускающий ничего иного, хотя мы, строго говоря, не знаем исчерпывающего списка естественных причин. Область научно допустимого исторически меняется в зависимости от развития науки. Не меняется, однако, само представление о необходимости проводить различие между наукой и лженаукой.

Леонтьев научился именно такой, строгой и традиционной, аскетике еще на Афоне в 1870-е годы, где совершилось его покаяние и обращение, – от своего первого духовника, старца Иеронима. В России, будучи уже фактическим монахом в миру, он продолжал развиваться в том же направлении традиционного монашества под руководством Оптинского старца Амвросия – психологически и стилистически совершенно иного человека, более «народного» типа, но по аскетической сути такого же, как не «народный», а «профессионально-монашеский» старец Иероним. В конце жизни, когда Леонтьев был вынужден переселиться далеко от Оптиной, в Сергиев Посад, старец Амвросий тайно постриг его в монашество с именем Климента и передал под духовное руководство старца Варнавы из Гефсиманского скита – опять же, старца того же монашеского духа, хотя опять несколько иного стиля. «Тайность» пострига (означавшая отсутствие ведома архиерея и «проведения» пострига по канцелярским бумагам) была нужна для того, чтобы не попасть в подведомственность церковной бюрократии, которая для Леонтьева ничего душеполезного бы не сулила. На кладбище Гефсиманского скита его и похоронили – жившего до конца жизни в миру инока Климента. Леонтьев умел, что называется, «тонко чувствовать» в светской жизни и в своих художественных произведениях, но от этого только лучше видел, насколько весь этот эмоциональный шум неуместен в молитве и вообще в области духовного.

Оккультизм начинается не там, где пытаются выводить ложные закономерности (это как раз в науке бывает), а там, где принципиально допускают существование еще каких-то сверхъестественных сил, не являющихся при этом ни божественными, ни ангельскими, ни бесовскими. Традиционное христианство считает проявления таких сил либо обманом (возможно, самообманом), либо бесовскими действиями. Соответственно, практическое обращение к таким силам (не обязательно носящее форму магии) традиционное христианство понимает как общение с бесами.

Существует специальный аскетический термин «прелесть» (что означает по-церковнославянски «обман», «состояние обманутости») для тех состояний, которые возникают вследствие принятия бесовских действий за чистую монету. Всевозможные так называемые «медиумические» состояния являются химически чистым случаем прелести, когда уже никакой более глубокий духовный анализ для их квалификации не требуется. Но духовная квалификация какоголибо состояния как прелести никак не предопределяет квалификации медицинской (психиатрической). И, напротив, с психиатрической точки зрения эти состояния могут восприниматься как потенциальные симптомы психического заболевания, но не более того: для постановки диагноза важны не симптомы сами по себе, а лишь их сочетания (симптомокомплексы).

Поэтому тот, например, факт, что психическая жизнь Владимира Соловьева, несомненно, представляла бы объект профессионального интереса для психиатра, не является каким-то особенно значимым для нас, если мы хотим судить о подлинности его духовного опыта. Подлинный духовный опыт и даже святость могут быть и у психотика, а ложные «мистические» явления могут быть в жизни и у человека с наикрепчайшей психикой. По свидетельству своего близкого друга князя Евгения Трубецкого, Соловьев тоже понимал это так: он не отрицал психотического характера своих галлюцинаций – и даже надобности для себя в психиатрическом лечении, – но от этого они для него нисколько не теряли в своей духовной достоверности.

Отвращение от нигилизма и материализма в русском обществе конца XIX века, разумеется, далеко не всегда, а, напротив, лишь изредка приводило к традиционно христианским воззрениям на область «чего-то таинственного». Гораздо успешнее развивался оккультизм. К началу ХХ века оккультизм, в тех или иных формах, стал господствующим в русском обществе принципом нематериалистического мировоззрения. По сути, тут ничто не меняется до сих пор (так, все книгопродавцы сегодня знают, что самая популярная литература на околорелигиозные темы – эзотерическая, с огромным отрывом от всех остальных). Но в течение всей первой трети ХХ века происходил широчайший разлив и просто некое буйство волн оккультизма. Оккультизм принимал как нехристианские и христианские внецерковные, так и церковные формы.

Новоселов близко соприкоснулся с оккультизмом одновременно с первым же соприкосновением с церковным христианством или даже еще раньше – в лице его нового старшего друга Владимира Соловьева. Но и до самой революции Новоселову придется оказываться на передовой тогдашней войны между церковным христианством и оккультизмом в церковной среде. Эта война будет иметь два главных театра военных действий, разной степени известности в обществе, но, может быть, одинаковой важности для Церкви: общероссийские споры вокруг личности Распутина и споры внутри кружка Новоселова по поводу имяславия.

Владимир Соловьев

В области церковного, а точнее, богословского оккультизма Владимир Соловьев посмертно получил место отца церкви в священном предании так называемой «русской религиозной философии». Постепенное преодоление Соловьевым собственного «мистического» опыта в самые последние годы жизни при этом не принималось во внимание.

Главной «мистической» (в том самом, оккультном смысле слова) темой Соловьева была София – персонализированная Вечная женственность и некое особое существо, отличное от Бога и от прочей твари. К ней будет восходить вся «софиологическая» традиция так называемой «русской религиозной философии» (П.А. Флоренский, С.Н. Булгаков и др.). Для Соловьева тут была не просто концепция и вера, но абсолютно конкретный и реальный жизненный опыт. Он описан им самим в 1897 году в поэме «Три свидания», где говорится о трех видениях этой Софии, определивших его жизнь. Подзаголовок поэмы указывает дату и место каждого из этих свиданий: «Москва – Лондон – Египет. 1862–1875–1876». Из поэмы совершенно ясно, почему Владимир Соловьев не женился: с 12 лет у него уже была его София.

Характер его отношений с «Софией» лучше всего виден из довольно многочисленных образцов его так называемого «автоматического письма» – когда посреди черновика какого-либо сочинения или просто на случайной бумажке Соловьев записывает измененным почерком реплики невидимой собеседницы. Двенадцать образцов такого письма Соловьева были подготовлены к печати в 1927 году литератором-символистом и литературоведом Георгием Чулковым (кстати, тоже добрым знакомым Новоселова), но публикации пришлось ждать до 1992 года. «София» подписывается по-французски Sophie и тональность ее беседы, примерно, следующая: «Sophie. Ну что же милый мой? Как ты теперь себя чувствуешь? Милый я люблю тебя. Sophie. Я не хочу чтоб ты был печальным. Я дам тебе радость. Я люблю тебя. Sophie. (…) Я буду рада получить от тебя весть. Милый мой как я люблю тебя. Я не могу жить без тебя. Скоро скоро мы будем вместе. Не печалься все будет хорошо. Sophie» (этот текст – внутри черновика какого-то богословско-философского рассуждения о мировой душе).