Психоаналитическая традиция и современность

В своих размышлениях о религии Фрейд не коснулся вопроса об ее будущем. Между тем уже неофрейдисты, подвергшие критике ряд психоаналитических концепций, обратили внимание на возникновение и распространение в современном мире новых «идолов», выступающих в форме научно-технических достижений. Так, оценивая «Будущее одной иллюзии» как одну из наиболее глубоких и блестящих книг Фрейда, но одновременно критически относясь к фрейдовской интерпретации отношений между неврозом и религией, Э. Фромм отмечал, что техника поворачивается к человеку другим своим ликом – «ликом богини разрушения (вроде индийской богини Кали), которой мужчины и женщины жаждут принести в жертву и самих себя, и своих детей» (Фромм, 1990, с. 158).

Фрейда нельзя упрекнуть в наивности или в незнании психологии людей. Он не строил иллюзий относительно возможности воздействия высказанных им антирелигиозных идей на сознание верующих, справедливо полагая, что едва ли аргументы подобного рода могут поколебать веру людей, разделяющих религиозное мировоззрение. В принципе Фрейд был прав, когда подчеркивал, что никого нельзя принуждать ни к вере, ни к безверию. Человек остается человеком только тогда, когда он во что-то верит. Не верующий ни во что – это еще не человек или уже не человек. Вопрос заключается лишь в том, во что именно человек верит: в Бога, разум, науку, будущее, идею, идеалы?

Отстаиваемая Фрейдом вера в разум является продуктивной в том случае, если она не абсолютизируется, не превращается в догму. Одно лишь упование на веру, пусть даже веру в разум, чревато далеко идущими последствиями, в том числе и разрушительного, деградационного характера. Конечно, человек не может обойтись без веры. Но ему не чуждо и сомнение. Более того, подобно вере, оно является важной и необходимой составляющей человеческого бытия. Где преобладает вера, исключающая всякое сомнение, там существует благодатная почва для возникновения культа, в конечном счете порабощающего человека. Где доминирует сомнение, исключающее всякую веру, там не остается места для надежды, предохраняющей человека от разъедающей его душу ржавчины нигилистического отрицания и ниспровержения всего и всех.

Размышляя на эту тему, мне меньше всего хотелось бы делать какие-либо упреки в адрес Фрейда, отвергшего религиозную веру в качестве необходимого элемента дальнейшего развития человечества, заменившего ее верой в разум, но не сделавшего важного шага, предотвращающего абсолютизацию провозглашенной им веры, не принявшего во внимание жизненно необходимое отношение между верой и сомнением. В этом вопросе он шел по стопам многих просветителей XVIII века и тех интеллектуалов ХIХ столетия, которые связывали с научным знанием дальнейший прогресс человеческой цивилизации. В контексте обсуждаемой проблематики более существенным представляется понимание того, что рассмотрение основателем психоанализа радикальных преобразований в послереволюционной России в качестве некоего предвестника лучшего будущего основывалось на его надежде на возможность устранения религиозных иллюзий из сознания человека. Действительно, осуществляемый в России в массовых масштабах эксперимент по атеистическому воспитанию не мог не вызвать у ученого, прилагающего усилия к разоблачению религиозных иллюзий, определенные ожидания, связанные с будущим развитием человечества. Правда, он высказывал сомнения относительно того, найдется ли достаточное число компетентных и бескорыстных людей, способных выступить в качестве воспитателей будущих поколений. Но при этом основатель психоанализа полагался на человеческий разум, что и вселяло в него оптимизм.

Интересно отметить, что Фрейд часто высказывал сомнения по тем или иным затрагиваемым им проблемам. В этом смысле ему не было чуждо понимание тесных отношений между верой и сомнением. Исключение составляет, пожалуй, лишь его вера в разум и в науку, которую, в отличие от религии, он не считал иллюзией. Но вот сомнения Фрейда в эффективности насильственного принуждения людей к изменению их мировоззрения и устранения частной собственности как гарантии облагораживания человека обусловили его негативное отношение к послереволюционному развитию России, где подобные идеи не только исповедовались, но и претворялись в жизнь средствами, не одобряемыми основателем психоанализа.

Фрейд исходил из того, что попытка заменить религию разумом не должна принимать насильственные формы, поскольку любое насилие над человеком несовместимо с его стремлением к свободе. Важную роль играет здесь воспитание, цель которого – поиск своего пути между Сциллой предоставления полной свободы действия и Харибдой запрета, налагаемого на человека обществом. Смещение акцента в сторону насильственного запрета религии не приведет ни к чему хорошему, ибо подавленные желания человека не исчезнут бесследно; они будут вытеснены в бессознательное, запрятаны в его глубинах, но при первом удобном случае вырвутся наружу, приняв самые разнообразные, порой патологические формы. «Намерение насильственно и одним ударом опрокинуть религию, – замечает Фрейд – несомненно, абсурдное предприятие. Прежде всего потому, что оно бесперспективно. Верующий не позволит отнять у себя свою веру ни доводами разума, ни запретами. Было бы жестокостью, если бы в отношении кого-то такое удалось» (Фрейд, 1989в, с. 135).

Известно, что революционные преобразования в России сопровождались решительным искоренением религиозного мировоззрения. Использовались не только методы воспитания, но и насильственные средства уничтожения церквей, храмов и носителей религиозных ценностей жизни. Взорванный в Москве храм Христа Спасителя и расстрел в 1937 году священника Павла Флоренского – только два примера из многочисленных варварских деяний новой политической власти, насильственно насаждавшей в сознании людей антирелигиозные установки и социалистические идеалы. На протяжении более семидесяти лет официально одобренная и рьяно проводимая в жизнь антирелигиозная кампания вдалбливала в умы подрастающего поколения неприязнь к церкви, пытаясь вытравить из сознания масс какие-либо религиозные ценности. Не берусь судить о том, насколько был прав один из героев романа Достоевского «Идиот», который говорил о «русской странности нашей» – «коль атеистом станет, то непременно начнет требовать искоренения веры в Бога насилием». Но одно бесспорно: в послереволюционной России неприятие религии официальной идеологией осуществлялось с позиций воинствующего атеизма, не останавливающегося ни перед чем.

Однако попрание религии привело к формированию такого «нового человека», образ которого чаще всего ассоциируется с Антихристом, не только разрушившим старый мир, но и подорвавшим основы существования людей. Насильственное забвение религиозных ценностей обернулось духовной пустотой, старательно заполняемой суррогатами тоталитарной идеологии, где общегуманистические ценности и идеалы были преданы забвению. Но стоило лишь официальной идеологии ослабить вожжи под натиском требований демократии и свободы, вызванных к жизни перестроечными процессами в России в середине 80-х годов, как тут же рухнули преграды, ранее препятствующие открытому выражению религиозных чувств. И хотя по большей части массовое приобщение к религии носит сегодня в России скорее характер внешнего протеста против былого насильственного навязывания атеизма, чем внутренней потребности в исповедании подлинных религиозных ценностей, тем не менее оно свидетельствует о крахе культурного эксперимента, проходящего под знаком насильственного атеизма. Как показывают реалии жизни, воинствующий атеизм оказался абсурдным предприятием, о бесперспективности которого предупреждал в свое время Фрейд. Но, видимо, даже он не мог себе представить, какие жертвы принесут россияне на алтарь утопии тоталитарной атеизации и насильственного внедрения «научного» мировоззрения – марксизма.

Одна из целей революции 1917 года состояла в экспроприации имущества богатых и отмене частной собственности в России. Она находила свою опору в марксизме, теоретически обосновавшем тезис о необходимости упразднения частной собственности как необходимой предпосылки освобождения человека от эгоистических интересов, деструктивных наклонностей и дурных помыслов, связанных с накоплением материального богатства. В противоположность такому пониманию освобождения человека из-под власти чуждых ему внешних сил и внутренних агрессивных влечений, Фрейд считал, что уничтожение частной собственности не сделает людей более добрыми, отзывчивыми, бескорыстными. Затрагивая данную проблематику в работе «Неудовлетворенность культурой» (1930), он указывал на ошибочную, по его мнению, позицию коммунистов, идеализирующих природу человека, испорченную будто бы институтом частной собственности. Не желая, чтобы его заподозрили в какой-либо предвзятости, основатель психоанализа специально оговаривал, что в юности сам испытывал материальные лишения, сталкивался с надменностью власть имущих и, следовательно, вполне понимает тех, кто борется за справедливость и выступает против имущественного неравенства. Однако, подчеркивал он, когда борьба за справедливость основывается на тезисе, согласно которому все люди от природы равны, это является не чем иным, как идеализацией человеческого существа. Сама природа установила определенные различия между людьми, связанные с их физическими данными, умственными способностями и духовными талантами. Поэтому представление о равенстве всех людей, из которого исходят теоретики-марксисты и практики-революционеры, стремящиеся к ликвидации частной собственности в России, оказывается, по выражению Фрейда, «безмерной иллюзией».