Другая любовь. Природа человека и гомосексуальность

Явно увлекаясь, он считал, что «урании», в поисках новых приложений для своей энергии, становились «исследователями жизни и природы, изобретателями и учителями искусств и ремесел… открывателями богов и религии… и в конце концов заложили основы жречества и наук, литературы и искусства».

Но основная идея Карпентера не так уж архаична или непрофессиональна. Основоположник социобиологии Э. О. Уилсон из Гарварда в книге «О человеческой природе» пришел к такому выводу: есть

«…сильная возможность, что гомосексуальность — отличительное и благотворное поведение, развившееся как важный элемент ранней человеческой социальной организации. Гомосексуалы возможно являются генетическими носителями некоторых наиболее альтруистических импульсов человечества» (Wilson 1978).

Альтруистичность в данном случае не свойство характера, а неизбежный факт: он заключается в отсутствии собственной семьи и, следовательно, в работе на пользу семей, созданных другими, на содержание чужих детей, на всё общество. В самом деле очень похоже на рабочих пчел.

Британский антрополог Джералд Херд, писавший под псевдонимом Д. Б. Вест, видел в гомосексуалах тип человека, наиболее ярко представляющего в биологическом виде Homo sapiens эволюционно новую для приматов черту — неотению, то есть продленные детство и юность. Неотеническая натура гомосексуалов позволяет им быть открытыми, пластичными и искателями в гораздо большей мере, чем их это имеет место у их гетеросексуальных сверстников, оседающих в специализации и семейной стабильности. Неотения означает неспециализированость, универсальность, незакостенелость, представляющую в эволюционном плане преимущество и позволяющую гомосексуалам вносить такой большой вклад в человеческую культуру (Vest 1987, orig. 1955).

Эту традицию продолжила Шарлотта Бах, лондонский специалист по этологии человека (Bach 1981). Она тоже задавалась вопросом: «Почему эволюция не свела на нет гомосексуальность миллионы лет тому назад?». Ответ, по ее мнению, прост: гомосексуальность — необходимый эволюционный фактор внутри нашего вида. Бах считает, что гетеросексуальное большинство обеспечивает стабильную и в общем консервативную основу, необходимую для существования и воспроизводства нашего вида, тогда как сексуально двойственное меньшинство производит эволюционно значительные изменения в поведении, которые в ходе развития стимулируют эволюционно важные анатомические изменения. «Геи столь же нужны для выживания нашего вида, сколь и так называемые натуралы».

Идея проста: если гомосексуальность так постоянна, так укоренена во многих культурах, так распространена в каждой популяции, то есть у нее, наверное, какие-то социальные функции? Карпентер, Херд, Бах старались выявить их.

Еще одну функцию гомосексуальной субкультуры называет Джуди Гран. Литератор Джуди Гран, видная американская участница феминистского движения и сторонница лесбийской любви, считает, что гомосексуалы нужны обществу.

«Всех геев, участвующих в геевской культуре, общество использует в особых целях. За нами пристально следят, чтобы увидеть, где проходит граница вещей — что слишком далеко, слишком много, слишком низко, слишком плохо, слишком экстравагантно, слишком мягко, слишком опасно, слишком грубо, слишком культурно, слишком агрессивно, слишком сексуально. Одно из строжайших измерений, имеющихся у гетеросексуального общества, это как близко каждый из его членов подходит к тому, чтобы быть «как гомик» или «как лесбиянка». Мы существенны для их знания о том, кто они есть.

По временам мы локализованы как «противоположный полюс» — или локализуем так себя: впереди или позади или в стороне от окружающего нас общества. Это полюс с зеркалами. Люди следят за их собственным отражением в нашем поведении, чтобы судить о своем поведении».

С такой логикой можно и воров счесть необходимыми для общества. Но обогащение эстетической палитры за счет гомосексуалов, видимо, в самом деле происходит.

«Мы — зеркала для «мужской» и «женской» силы и красоты — по крайне мере. <…> Еще более важно, что в самом сердце культуры, где живут имиджмейкеры (творцы образов), мы постоянно открываем обществу содержание и изменчивость его образов, разнообразие возможностей…» (Grahn 1987: 5–6).

Поэтому Оскар Уайлд и Джанни Версаче становились законодателями моды. Поэтому многие детали костюма и целые стили входили в моду сначала у геев, а уж потом распространялись на всю мировую культуру. Это с удивлением и возмущением отмечает Дэвид Рейбен, явный гомофоб.

«Гомосексуалистов, — пишет он, — выдает стремление подчеркнуть свою мужеподобность одеждой. Так, двое мужчин носят примерно одинаковую рубашку, но у гомосексуалиста она несколько ярче и облегает тело плотнее. Хороший пример — брюки машинистов. Белые брюки с вертикальными голубыми полосами издавна носились почти исключительно машинистами поездов и пожарными. Гомосексуалисты решили, что эта одежда выглядит очень привлекательно, и она стала их униформой — полосатые брюки в обтяжку с красным поясом на талии. Эту моду подхватили модельеры, и она вошла в обиход. Мода на кожаное, мода а ля Неру и а ля казак возникли в гомосексуальной среде. Большинство гетеросексуальных мужчин, к собственному сожалению, могут найти на прилавках мало модных вещей, созданных не гомосексуалистами или благодаря им» (Рейбен 1991: 113).

В еще большей мере это относится к моде на женские детали в мужской одежде и прическе — рубашки с воланчиками на груди, длинные волосы, да еще собранные в пучок сзади, высокие каблуки. То же касается и мужских деталей в женской одежде и прическе — пиджаки, туфли на низких каблуках, короткая стрижка. И уж явно отдают «промежуточным полом» стиль «унисекс» и повсеместные джинсы.

Эту вторую идею Гран развивает петербургский философ А. Секацкий (1996). Он указывает, что эротическая программа, хранимая культурой и предоставляемая ею каждому индивидуальному сознанию, далека от природной узкой нацеленности, характерной для животных, и очень избыточна — как всякая устойчивая система и как вся культура в целом. Но для реального воспроизводства господствующего модуса сексуальности индивиду не требуется брать у культуры всю ее программу, достаточно лишь частичной реализации. Есть некий наиболее часто повторяемый набор, некая «критическая масса» человеческой сексуальности, нужная для поддержания половой жизни. Те, кто выходят за границы этого набора — «извращенцы». Одни недобирают до «критической массы». Это «извращенцы первого порядка»: фригидные женщины и слабо сексуальные мужчины, прирожденные аскеты. Другие — используют и редко реализуемые компоненты универсальной эротики. Это «извращенцы второго порядка». Таковы гомосексуалы. Они — гаранты избыточности программы, ее широты. Они — те маргиналии, с устранением которых начинается сужение спектра, деградация чувственности, сводящая ее к примитиву.

Секацкий ссылается на «Историю сексуальности» Мишеля Фуко. Сам гомосексуал (он умер от СПИДа), Фуко в своем многотомном исследовании прослеживает, как формировалась структура вожделения, характерная для современного Запада. «Длинное ухаживание», в котором чередуются мольба и натиск, отчаяние и робкая надежда, было первоначально отработано приверженцами гомосексуальной любви. Именно эта любовь трактовалась в античной Греции как возвышенная и «платоническая» (поскольку ей предавался и отстаивал ее философ Платон). Именно в этой любви соединялись тогда изящная эротика, интеллектуальные собеседования, воспитание и забота, нежность и страсть. А гетеросексуальная любовь выглядела тогда гораздо проще, ближе к животному обзаведению потомством. И только в позднем европейском средневековье куртуазная любовь рыцарей и придворных освоила разработки гомосексуальной любви и перенесла их в гетеросексуальную среду.

Секацкий печально добавляет:

«Человечеству, впрочем, вовсе не свойственна благодарность к тем, кто гарантирует широту выбора возможностей. Кому, собственно, придет в голову, что узкая прослойка транссексуалов или лесбиянок занята крайне ответственным, общезначимым делом, можно даже сказать, миссией — быть испытателями авангардных модусов бытия. Напротив, хорошо известен опыт тоталитарных режимов, стремящихся сократить «квоту разнообразия» человеческого, поскольку однородная среда легче поддается управлению и контролю».