Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 1. 1867-1917

Впоследствии я узнал от Берлинга, что англичанам я очень понравился, и они были очень рады заполучить меня в качестве консультанта. Я с своей стороны могу сказать, что они произвели на меня очень хорошее впечатление при первом с ними знакомстве, и должен сказать, что с самого начала установившиеся хорошие отношения продолжались вплоть до 1918 года, когда все их заводы были национализированы большевиками.

Привлечение меня в качестве консультанта в различные промышленные предприятия заставило меня посвятить часть моего времени также для изучения некоторых технических проблем. В первую голову мне представилось необходимым сделать ряд опытов по изучению различных катализаторов, могущих быть использованными для отвердения жиров. В то время в литературе, — как в английской, так и в немецкой, — началась интересная дискуссия относительно применения в качестве катализаторов окислов металлов мною впервые открытых для гидрогенизации органических соединений. В виду того, что мой поклонник английский химик Бедфорд особенно настаивал на важной роли окислов окиси никкеля при гидрогенизации жиров, но в своей статье сделал несколько неправильных толкований моих объяснений механизма реакции, я был принужден напечатать в «Журнале Р. Ф.-Х. О.» специальную статью о произведенных мною разнообразных опытах с целью рассеять все недоразумения и точнее изложить мою точку зрения.

Можно сказать, что 1913 год явился для меня началом моего участия в применении моих научных знаний для нужд промышленности. Но, к сожалению, химическая промышленность в России в то время находилась в зачаточном состоянии, и потому лица, стоящие во главе ее, не могли оценить важного значения всех моих научных открытий. Я же был настоящим философом в науке и не имел ни малейшего интереса брать патенты на свои изобретения. Я помню, как проф. А. Яковкин¹³), встретив меня на улице, когда я опубликовал работу о гидрогенизации бензола, фенола, нафталина и др. под давлением в присутствии окиси никкеля (это было в 1907 году), сказал мне:

«Отчего Вы не берете патентов на ваше давление и катализаторы? Ведь это даст Вам миллионы!»

Я ответил ему, что я человек науки и хочу иметь свободу в исследовании, иначе я буду связан в своем творчестве.

Будь я с моими открытиями в такой стране, как Германия, я не был бы в состоянии сохранить свою научную свободу и был бы искушен презренным металлом. Так как почти все мои исследования печатались в немецких “Berichte”, то, конечно, немецкая промышленность не замедлила использовать все мои данные, чтобы начать на практике применять мой метод высоких давлений. Первым, кто воспользовался моими исследованиями по гидрогенизации и деструктивной гидрогенизации под давлением в присутствии водорода, был немецкий инженер Бергиус, который в 1913 году взял первый патент на превращение смол и некоторых видов твердого топлива в легко кипящие углеводороды, могущие с успехом быть примененными в качестве газолина. Если сравнить первые два патента Бергиуса (тогда они не были мне известны) с данными, опубликованными мною в 1904, 1905 и 1906 годах, то можно видеть их полное тождество, и французский инженер Кинг правильно указал в своей статье, что Ипатьеву принадлежит приоритет в открытии деструктивной и обыкновенной гидрогенизации органических соединений и что заслуга Бергиуса заключалась только в применении метода Ипатьева к разложению органических соединений, находящихся в смолах и каменных углях). Др. Вилынтеттер в своем отзыве о моей книге «Каталитические реакции при высоких температурах и давлениях» (Нью Иорк, 1936), говоря о новом направлении химической индустрии за последнюю четверть века, имеющем задачей применять катализаторы и давление (синтез аммиака) Габера, синтез метилового спирта Паттарда и J. G.), говорит: «Эти новые принципы были весьма рано применены В. Ипатьевым в своих исследованиях. Поэтому Ипатьев принадлежит к числу великих исследователей и возбудителей современной химии».

Известность о моих исследованиях докатилась и до Америки, и меня пожелал видеть один--химик-дрг Хртбберт, служивший в то время на заводах Дюпон и приехавший по делам своей фирмы в Европу. Я не знак>, имел ли он какое-либо поручение в России, но в Петербург он приехал исключительно, чтобы познакомиться со мной и посмотреть мою лабораторию высоких давлений. Он приехал в Петербург в самых последних числах июля 1913 года, когда я находился на летнем отдыхе у себя на хуторе в Калужской губернии. На его счастье я совершенно случайно приехал в Петербург из деревни, потому что был вызван фирмой бр. Нобель для какой-то срочной консультации. Каково же было мое удивление, когда рано утром, будучи один в моей квартире в Артиллерийской Академии, я услыхал звонок, и, когда отворил дверь, увидел перед собой иностранца, оказавшегося г. Хиббертом, специально приехавшим в Петербург, чтобы осмотреть мою лабораторию и поговорить со мной о моих исследованиях. На мое счастье, г. Хибберт говорил по-немецки и потому я мог дать ему интересующие его объяснения. К сожалению, в то время лаборатория была закрыта, и я мог показать ему только аппараты высокого давления различных типов: обыкновенные й с мешалками. Он очень был доволен осмотром моей лаборатории, и я в свою очередь был польщен теми похвалами, которые он сказал мне по поводу всего виденного и моих работ.

Судьбе было угодно, чтобы я встретил г. Хибберта в 1928 году в Гааге на заседании интернационального бюро химиков, а потом много раз встречал его в Америке и в Монтреале, где сн состоял директором Института целлюлозы; он сохранил очень приятное воспоминание о своем посещении России и Петербурга.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

АКАДЕМИЧЕСКАЯ ЖИЗНЬ И ПОДГОТОВКА К МЕЖДУНАРОДНОМУ КОНГРЕССУ ХИМИКОВ

В 1912 году исполнилось 25 лет моей педагогической службы и, так так в звашнгординарного профессора я пробыл уже больше десяти лет, то я имел право быть избранным

васлуженным профессором Артиллерийской Академии, что мне давало право на пенсию в размере 1500 рублей в год. Я был избран единогласно заслуженным профессором и стал получать это добавочное вознаграждение.

Мои отношения со всеми профессорами и преподавателями химии, взрывчатых веществ и металлургии, работавшими в заведуемой мною химической лаборатории, были очень хорошими. Можно сказать, что с уходом Забудского, все научные работники химической лаборатории образовали* дружную семью и были всецело преданы научным исследованиям. Недаром про нас в конференции Академии сложилось определенное убеждение, что мы, химики, решаем все вопросы как один и что нас нельзя расколоть. Начальник Академии Чернявский относился ко мне с большим уважением, но не так был ко мне расположен, как к проф. Сапожникову, с которым его связывала служба в Артиллерийском Училище, когда он был строевым офицером, а Сапожников был его воспитанником и фельдфебелем училищной батареи. Его расположение проявлялось в том, что он исполнял все желания Сапожникова и во многих случаях старался защитить его. Ко мне же он относился гораздо строже и не упускал случая поставить на вид, если я делаю хотя бы небольшое упущение. Но Чернявский, как начальник, был тем хорош, что с ним можно было говорить очень свободно и доказывать его неправоту, хотя в то время в военном ведомстве это порицалось и даже воспрещалось. Как пример таких пререканий между мною и начальником я приведу здесь один эпизод, возникший из пустяков, но характеризующий личность Чернявского.

Химическая аудитория Академии, как это было указано ранее, служила по вечерам для публичных лекций. Обыкновенно мне, как заведующему лабораторией, заранее сообщалось, что такого-то числа будет лекция, и я отдавал распоряжение дежурному лаборанту подготовить аудиторию. Однажды, работая в лаборатории после б часов вечера, я узнал от дежурного лаборанта, что в 72 часов должна состояться

лекция по тактике одного полковника Генерального Штаба. Я был очень удивлен таким поздним предупреждением, — менее, чем за час до начала лекции, — и хотя в лаборатории был только один служитель, я приказал немедленно подготовить аудиторию. Перед началом лекции я поднялся наверх, чтобы посмотреть, все ли приведено в порядок и на площадке перед аудиторией встретил начальника Чернявского, шедшего на лекцию. Увидав, что перед самой лекцией служитель убирает аудиторию, он, не обращая внимания на присутствие вахтера училища (нижний чин), набросился на меня и стал делать мне выговор. Повидимому, он был в плохом настроении и не отдавал отчета в своих словах. Я не успел ему ответить, как к нам подошел начальник Артиллерийского Училища ген. Карачан и стал извиняться перед мной, что он не предупредил меня о публичной лекции, которая устраивалась по его почину. Чернявский сразу утих, но я решил, в свою очередь, на другой день дать ему заслуженный ответ. И, действительно, на следующий день я поймал его в канцелярии Академии и излил свой гнев по поводу его вчерашнего несправедливого нападения. Я ему с самого начала заявил, что, может быть, ему не хочется, чтобы я продолжал заведывать лабораторией, и что намерен заменить меня другим (я намекал на Сапожникова).