Истинная правда. Языки средневекового правосудия

преступника и приобретающие таким образом значение выкупа за

70

умершего .

ÿc ÿc

Однако, как мы помним, веревку могли и не повязывать преступнику на шею, а просто отдать ему в руки. Он сам нес ее до креста, где палач снова связывал его. Мотив орудия наказания, которое осужденный на смерть сам несет в руках, рассматривается в литературе как совершенно ясный и бесспорный христологический мотив, особенно применительно

71

к позднему средневековью . (Илл. 4)

Этот мотив заставляет нас еще раз внимательно присмотреться ко всей описанной выше процедуре и поставить вопрос о том, не была ли она выстроена по мотивам одной и совершенно определенной сцены,

68Maier E. Op.cit. Р. 250: "...per hanc nostram diffinitivam sententiam dicimus, pronunciamus, sententiamus, declaramus, diffinimus et ordinamus te Johannetam hereticam, ydolatram et apostatam fore et esse et tanquam impenitentem condempnamus in hiis scriptis teque brachio secularis potestatis tamquam cadaver et membrum putridum relinquimus per presentes" (курсив мой - О. T.).

69 Handworberbuch des deutschen Aberglaubens. Bd. 8. Sp. 1081-1082.

70 Фрейденберг О.М. Ук.соч. C. 174.

71 См., например: Connell W.J., Constable G. Sacrilege and Redemption in Renaissance Florence: The Case of Antonio Rinaldeschi // Право в средневековом мире / Отв. ред. О.И.Варьяш. СПб., 2001. С. 101-154, здесь С. 104; Moeglin J.-M. Les bourgeois de Calais. P. 394. Обращает на себя внимание также мотив 30 денье, которые прево архиепископа был обязан уплатить за поступающего в его власть преступника. Как предполагает Клод Говар, здесь можно усмотреть параллель с 30 сребренниками, уплаченными Иуде за предательство Христа: Gauvard C. Memoire du crime, memoire des peines. P. 707.

а именно - сцены передачи Иисуса Христа из суда синедриона в суд прокуратора Иудеи для последующей казни. Как мне представляется, мы можем найти несколько подтверждающих эту гипотезу и дублирующих друг друга элементов в этих двух описаниях.

Обращает на себя внимание прежде всего сам момент передачи преступника, уже осужденного на смерть, из суда, не имеющего права приводить приговор в исполнение, в суд, таким правом обладающий. Преданный Иудой, Иисус был схвачен и приведен на суд синедриона, где сам признал свое мессианское достоинство. Его вину т.о. посчитали доказанной: «Тогда первосвященник разодрал одежды свои и сказал: Он богохульствует! на что еще нам свидетелей? Вот, теперь вы слышали богохульство Его!» (Матф. 26, 65). Судьи признали Иисуса «повинным смерти», однако не могли сами казнить его, поскольку правом высшей юрисдикции обладал лишь прокуратор Иудеи: «Они сказали ему в ответ: если бы Он не был злодей, мы не передали бы Его тебе. Пилат сказал им: возьмите Его вы и по закону вашему судите Его. Иудеи сказали ему: нам не позволено предавать смерти никого» (По. 18, 30-31). Точно так же, как и средневековых преступников, Иисуса вели к Пилату связанным: «Немедленно поутру первосвященники со старейшинами и книжниками и весь синедрион составили совещание и, связавши Иисуса, отвели и передали Пилату» (Мк. 15, 1).

Суд Пилата происходил на камне - Лифостротоне (или Гаввафе), что означает Каменный помост: «Пилат, услышав это слово, вывел вон Иисуса и сел на судилище, на месте, называемом Лифостротон» (По. 19, 13).

И, наконец, особого внимания заслуживает, безусловно, крест и связанная с ним христианская символика, которая могла учитываться в интересующей нас процедуре. В нашем случае деревянный крест на дороге являлся не просто межой, отделяющей «нейтральную» территорию (территорию капитула) от земель, подвластных архиепископу. Здесь, около креста, преступника вновь связывали, чтобы везти его к виселице. Т.о. крест ассоциировался прежде всего с юридической процедурой, с отправлением правосудия.

В христианской традиции прямостоящий крест (а у нас нет оснований считать, что крест из Реймса - обращенный) - символ Христа, восстанавливающего нарушенный миропорядок. Т.о. крест в определенном смысле также символизировал суд. Любопытная параллель к такому пониманию креста содержится и в апокрифическом «Евангелии от Филиппа»: «Апостол Филипп сказал, что Иосиф, плотник, посадил сад, ибо он нуждался в деревьях для своего ремесла. Это он создал крест из деревьев, которые он посадил, и семя его было подвешено к тому, что он посадил. Его семя было Иисус, а посаженное -крест... [Бог] создал рай...Это - место, где я буду есть все, ибо там древо познания. Это оно убило Адама. Но в этом месте древо познания сделало человека живым. Закон был древом. У него есть сила дать знание того, что хорошо, и того, что плохо ...» . Таким образом крест является здесь посаженным деревом, но дерево (древо познания) есть также и закон.

В рамках этой традиции рассматривала крест и средневековая правовая мысль. Как отмечает Робер Жакоб, крест (распятие) со временем заменил собой древо правосудия через естественную ассимиляцию с

73

мировым древом . Особое влияние на этот процесс оказала воспринятая в агиографических сочинениях история чудесной находки распятия

74

Христа св.Еленой, матерью императора Константина . Считалось, что на его изготовление пошло дерево от древа познания (от которого происходила также ветвь, посаженная Сетом, несущие конструкции храма Соломона и жезл Моисея). А потому связь между древом познания и деревянным крестом считалась средневековыми авторами совершенно очевидной. Так, св.Иреней заявлял: «Господь искупил неподчинение древу [познания] подчинением древу [распятия]», а Иво Шартрский отмечал: «Смерть, которая воспоследовала от дерева, деревом была

75

побеждена» . В системе представлений, увязывающей воедино древо познания, распятие и Высший суд, довольно быстро нашлось место и для земного правосудия.

ÿc ÿc

И все же выявленные нами параллели вовсе не означают, что сцена передачи Иисуса Христа в суд прокуратора Иудеи послужила тем самым, единственным образцом, с которого могла быть скопирована процедура передачи уголовного преступника в средневековом Реймсе. Скорее, следует говорить об определенном сходстве двух описаний, возможно, о заимствовании каких-то отдельных элементов.

В подобном символическом заимствовании нет на самом деле ничего удивительного. Скорее, это типичное явление для средневекового судопроизводства и, в частности, для системы уголовных наказаний. Так, например, мы с уверенностью можем говорить о том, что катание

72 Евангелие от Филиппа, 91, 94 // Апокрифы древних христиан. Исследования, тексты, комментарии. М., 1989. С. 287-288.

73 Jacob R. Images de la justice. P. 48-50.

74 Подробнее см.: Drijvers J.W. Helena Augusta. The Mother of Constantine the Great and the Legend of Her Finding of the True Cross. Leiden, 1992; Hunt E.D. Holy Land Pilgrimage in the Latter Roman Empire. Oxford, 1982. P. 28-49.

мужчины, побитого собственной женой (в чем он объявлялся виновным), на осле по улицам города⁷⁶ в основе своей имело сцену въезда Христа в Иерусалим, а, возможно, и более ранние, греческие образцы⁷⁷. Точно так же ритуал наказания неверной жены и ее любовника, известный по южнофранцузской средневековой практике

• 78

под именем «currant nudi» , возможно, брал начало в описанной еще в законах лангобардов процедуре наказания женщин, совершавших нападения на людей, избивавших и мучавших их «насильственным дурным образом»⁷⁹.

Однако использование в качестве прототипа скорее негативного, нежели позитивного (прежде всего, с моральной точки зрения) образца может поначалу смутить. Ведь распятие, висящее в средневековом суде, должно было прежде всего напоминать присутствующим о самой первой судебной ошибке, о ненадежности земного правосудия, об ответственности его представителей перед Высшим Судией - а вовсе не служить примером для подражания.

Тем не менее, парадокс ситуации заключается как раз в том, что средневековое правосознание знало немало случаев подобных «негативных» заимствований.