Истинная правда. Языки средневекового правосудия

ÿc ÿc

Самым простым, но от этого не менее действенным методом для создания психологического портрета преступника было использование уже знакомых нам пустых знаков. Условно их можно разделить на три группы.

К первой относились топосы, указывающие на прошлое обвиняемого, на особенности его характера. Типичными являлись отсылки к «трудному детству», «плохому воспитанию», «дурному нраву». Такие характеристики могли даже стать изначальной причиной помещения человека в тюрьму. Так, в 1377 г. Парижский парламент рассмотрел апелляцию, в которой сообщалось, что истца арестовали и пытали только потому, что он был известен «дурным нравом»⁸⁰. В деле Жиля де Ре упоминается, что он почувствовал тягу к преступлениям «с самой ранней юности...по причине плохого воспитания, полученного им в детстве», что он всегда был «натурой утонченной» и что «он совершал всевозможные жестокие поступки, подчиняясь собственным желаниям, для своего удовольствия»⁸¹.

Ко второй группе пустых знаков относились указания на образ жизни обвиняемого - «дурной», «скандальный», «развратный». Естественно, что конкретные детали такого поведения никогда не расшифровывались. Например, в деле, рассмотренном Парижским парламентом в 1355 г., говорилось, что один из возможных виновников

убийства известен своим «дурным образом жизни», а потому

82

расследование нужно начать с него . В обвинении, выдвинутом против парижской сводни, указывалось, что она принимала у себя мужчин и

83

женщин «дурного образа жизни» . Да и сами сводни отличались

84

«развратным образом жизни» . В деле 1357 г. «скандальный образ жизни» наравне с воровством стал поводом для ареста⁸⁵, а в деле 1369 г. никаких других причин, кроме указания на «отвратительную репутацию и образ жизни», для ареста вообще не потребовалось⁸⁶.

К характеристикам образа жизни обвиняемого относились также указания на то, что он является «бродягой» (vagabond), т.е. не имеет постоянного места жительства, заработка и имущества. «Бродягой» могли назвать и экюйе, нанявшегося на службу к истцу, и незаконного отпрыска местного сеньора, и каменщика, и наемного рабочего, и

87

ткача .

80 X 2а 9, f. 83vB-85B (6 juin 1377).

81 Bataille G. Op. cit. P. 242,243.

82 X 2a 6, f. 257B-258vA (8 août 1355). 83X2a8,f.390(s.d.).

84 RCh, I, 330; RCh, II, 129.

85 X 2a 6, f. 361-363A (23 juin 1357).

86 X 2a 8, f. 134vB-135vA (4 août 1369).

87 X 2a 6, f. 4v (15 dec. 1352); X 2a 8, f. 155vB-156A (31 janv. 1369/1370); RCh, 1,241; RCh, II, 32; RCh, II, 112.

Справедливости ради стоит заметить, что иногда, особенно к концу XIV в., определение «бродяга» могло соответствовать действительности. Частое упоминание людей этой категории на страницах «Регистра Шатле» было связано с усилиями королевского законодательства того времени, направленными на изгнание из городов (прежде всего, из Парижа) бродяг и бездельников, которых власти пытались привлечь к сельскохозяйственным работам⁸⁸.

Точно так же не всегда являлось пустым знаком и выражение «убийца и вор», относящееся к третьей группе характеристик обвиняемого - по его сфере деятельности. Однако, в некоторых случаях это выражение не описывало действия человека и, соответственно, не имело никакого конкретного содержания. Так, например, в апелляции, поданной в Парижский парламент в 1354 г., истец жаловался на местного прево, посадившего его без всякой на то причины в тюрьму - «вместе с

89

убийцами и ворами» . Вне всякого контекста судьи могли заявить, что «упомянутый мессир является также убийцей и вором (murtrier et larron)»⁹⁰ или сослаться на показания другого заключенного: «Пьер Гошье был заключен в Шатле по доносу Адена Бребиа, сказавшего, что он вор и убийца (larron et murdrier).... »⁹¹.

К этой же группе пустых знаков следует, очевидно, отнести выражения

• 92

типа «[обвиняется] ...ив других преступлениях (autres crimes)» , «....в

• 93

ужасных преступлениях (crimes enormes)» . Выражения эти не несли никакой информации, однако указывали на единственно возможную трактовку событий: если человек подозревался в каком-то одном преступлении, он, без сомнения, совершал (или был способен совершить) и «другие преступления». При этом неизвестный состав этих «других», «ужасных» проступков, их неназванность являлись самым важным их качеством, поскольку заставляло думать о страшном, о невообразимом. Думается, что именно к таким «пустым знакам» относится выделенное Жаком Шиффоло понятие "nefandum" (непроизносимое). Шиффоло настаивал на том, что явление "nefandum" было связано с процессом признания обвиняемого, с процессом говорения, проговаривания всех возможных и невозможных преступлений.

Подробнее см. главу «В ожидании смерти».

89 X 2а 6, f. 178В-182 (13 sept. 1354).

90 Confessions et jugements. P. 154: на самом деле упомянутый Ришар де Перси, шевалье, обвинялся в измене королю, за что был протащен по улицам города - "trayne comme traistres". См. также: Ibidem. P. 172.

91 RCh, 1,284.

92 См., например: Confessions et jugements. P. 151,152,154,182.

93 X 2a 11, f. 140B (11 avril 1392): "criminibus enormibus" (обвинение никак не расшифровывается).

Институт обязательного признания был введен в средневековом суде, по мнению этого исследователя, именно для того, чтобы сделать

94 и -

«непроизносимое» доступным и гласным . На мои взгляд, выражения «другие преступления», «ужасные преступления», «преступления, о которых невозможно рассказать (nefandissima facinora)» ¹¹⁰, столь часто используемые в обвинениях, не нуждались ни в каких разъяснениях. Они были необходимы сами по себе - как знак чего-то страшного и опасного, чего-то, с чем следует бороться и что могут одолеть только судьи.

Интересно, что часто неназванные «ужасные» поступки обвиняемых оказывались слиты в тексте судебного протокола с другой категорией преступлений - «оскорблением королевского величества» (lese-majeste), которая сама по себе являлась пустым знаком, содержание которого не расшифровывалось. По-видимому, окружающим, по мнению судей, было вовсе не обязательно знать, что именно совершили те или иные обвиняемые - им было вполне достаточно обтекаемых, туманных формулировок: «... за многочисленные измены и другие преступления, совершенные против короля и французской короны (autres crimes perpetrez contre le roy et la coronne de France)», «... за убийства, грабежи, поджоги и другие преступления, относящиеся к оскорблению королевского величества (autres exces et crimes de majeste roial blecie)» ¹¹¹, «... преступление, которое является оскорблением королевского величества, а также нарушением миропорядка (regarde crime de leze-mageste, le bien et utilité de la chose publique)» ¹¹².

Впрочем, отказ от указания точного состава преступления в текстах протоколов был всего лишь одним из способов создания нужного судьям негативного облика обвиняемого. Расплывчатые формулировки характерны прежде всего для записи окончательного приговора по тому или иному делу - приговора, который затем зачитывался вслух и становился достоянием общественности. Для «внутреннего пользования» судей оставалось признание обвиняемого, которое - в

94 Chiffoleau J. Dire l'indicible. См. также более раннюю статью того же автора, посвященную введению института признания в уголовных судах Франции: Idem. Sur la pratique et la conjoncture de l'aveu judiciaire en France du XHIe au XVe siecle // L'Aveu. P. 341-380.

соответствии с требованиями инквизиционной процедуры - они обязаны были получить и на основании которого они выносили решение. Однако, в форме записи признания также присутствуют интересные особенности, к которым мы теперь перейдем.