Последняя мистификация Пушкина

Но ра­до­ст­ное на­строе­ние со­про­во­ж­да­ло Пуш­ки­на не­дол­го. Ве­че­ром то­го же дня его вме­сте с же­ной при­гла­си­ли к сак­сон­ско­му по­слан­ни­ку Лю­це­ро­де на при­ем, уст­ро­ен­ный в честь мо­ло­до­же­нов Гек­кер­нов. От­ка­зать­ся бы­ло не­воз­мож­но, по­сколь­ку хо­зя­ин бла­го­во­лил по­эту и не чис­лил­ся в со­труд­ни­ках Дан­те­са. Он лишь вы­пол­нял свою ди­пло­ма­ти­че­скую роль, ока­зы­вая зна­ки вни­ма­ния кол­ле­ге - при­ем­но­му от­цу ка­ва­лер­гар­да. Но для по­эта эта бы­ла пыт­ка - оче­ред­ной раз ви­деть, как свет вос­тор­га­ет­ся со­мни­тель­ной па­рой. Тут бы друзь­ям ок­ру­жить Пуш­ки­на вни­ма­ни­ем и от­влечь от мрач­ных мыс­лей!

Но Вя­зем­ский, боль­шую часть ве­че­ра про­вел в дру­гом мес­те - око­ло сво­ей «Не­за­буд­ки» (Му­си­ной-Пуш­ки­ной) в до­ме ее своя­че­ни­цы, и за­гля­нул к Лю­це­ро­де в пол­ночь, за­ме­тив, что «Ве­чер был до­воль­но обыч­ный, на­ро­ду бы­ло мало».

На­та­лью Ни­ко­ла­ев­ну он обошел стороной. А вот прелестям ее со­пер­ни­цы посвятил рос­кош­но­е опи­са­ние:

блед­ная, мол­ча­ли­вая, на­по­ми­наю­щая не то бу­кет бе­лых ли­лий, не то пу­чок лун­ных лу­чей, от­ра­жаю­щих­ся в зер­ка­ле про­зрач­ных вод.

Не прав­да ли кра­си­во! А ведь пи­сал же­на­тый че­ло­век, отец се­мей­ст­ва, склон­ный к мо­ра­ли­за­тор­ст­ву и про­стран­ным рас­су­ж­де­ни­ям о нрав­ст­вен­но­сти.

Пуш­кин в по­доб­ной си­туа­ции, пре­крас­но по­ни­мая ис­ку­шаю­щую си­лу жен­ской кра­со­ты, пи­сал:

Нет, нет, не дол­жен я, не смею, не мо­гу

Вол­не­ни­ям люб­ви бе­зум­но пре­да­вать­ся.

И за­да­вал­ся во­про­сом:

Ужель не мож­но мне,

Лю­бу­ясь де­вою в пе­чаль­ном сла­до­ст­ра­стье,

Гла­за­ми сле­до­вать за ней и в ти­ши­не

Бла­го­слав­лять ее на ра­дость и на сча­стье?

На­вер­ное, мож­но, но ведь Вя­зем­ский ис­кал дру­гое уте­ше­ние и ни­ко­го не со­би­рал­ся бла­го­слов­лять «на ра­дость и на сча­стье» в об­ход соб­ст­вен­ной пер­со­ны. Бо­лее то­го, в сво­ем ув­ле­че­нии он слов­но ис­кал спо­соб от­влечься от дел дру­га, ну­ж­дав­ше­го­ся в по­ни­ма­нии и под­держ­ке.

Впрочем, же­на по­эта не ос­та­лась без вни­ма­ния. Тур­ге­нев за­пи­сал в дневнике:

18 ген­ва­ря (...) к Лю­це­ро­де, где дол­го го­во­рил с На­та­ли­ей Пуш­ки­ной и она от все­го сердца[405].

Сам факт про­дол­жи­тель­ной бе­се­ды с дру­гом му­жа го­во­рил о том, что На­та­лья Ни­ко­ла­ев­на в этот ве­чер ста­ра­лась из­бе­гать шум­ные ком­па­нии, тем са­мым при­ни­мая сто­ро­ну Пуш­ки­на, по­ве­де­ние ко­то­ро­го про­дол­жа­ло при­вле­кать вни­ма­ние. Она за­ве­ри­ла Тур­ге­не­ва, что ме­ж­ду ней и Дан­те­сом не бы­ло ни­че­го пре­до­су­ди­тель­но­го, кро­ме лег­ко­го флир­та и вза­им­ной сим­па­тии, что ка­ва­лер­гард имел пра­во стро­ить свои се­мей­ные от­но­ше­ния, как ему хо­те­лось, но, взяв в же­ны ее се­ст­ру, зная на­строе­ние Пуш­ки­на, он по­сту­пил из­лиш­не са­мо­уве­рен­но и не­ос­то­рож­но, и те­перь не мог на­де­ять­ся на мир­ное су­ще­ст­во­ва­ние их се­мей. Воз­мож­но, она на­мек­ну­ла на ряд об­стоя­тельств, оп­рав­ды­ваю­щих по­ве­де­ние по­эта, и осо­бен­но – на встре­чу у По­ле­ти­ки, не на­зы­вая име­ни последней. Так или при­мер­но так долж­на бы­ла рас­су­ж­дать На­та­лья Ни­ко­ла­ев­на, что­бы вы­звать со­чув­ст­вие у Тур­ге­не­ва, как че­ло­век, го­во­ря­щий «от все­го серд­ца».

Раз­го­вор на­столь­ко взвол­но­вал дру­га по­эта, что уже на сле­дую­щий день он от­пра­вил­ся к Вя­зем­ско­му, что­бы об­су­дить ус­лы­шан­ное на­ка­ну­не:

19 ген­ва­ря. (...) У кн. Вя­зем. - о Пуш­ки­ных, Гон­ча­ро­вой, Дан­те­се-Гек­кер­не[406].

Дру­зья вновь го­во­ри­ли о взаи­мо­от­но­ше­ни­ях по­эта с же­ной, о Ека­те­ри­не (а воз­мож­но об Алек­сан­д­ри­не?!), о по­ве­де­нии Дан­те­са - обо всем, что ви­дел и знал Тур­ге­нев. А знал он мно­го, по­сколь­ку уже бо­лее ме­ся­ца не­пре­стан­но на­блю­дал за по­ве­де­ни­ем Пуш­ки­ных.

В свя­зи с этим как-то стран­но вы­гля­дит по­сле­ду­эль­ная ри­то­ри­ка кня­зя в ра­зо­слан­ных им по все­му све­ту пись­мах. 10 фев­ра­ля он пи­сал Бул­га­ко­ву:

Я опять не­здо­ров. Ин­флю­эн­ца фи­зи­че­ская и мо­раль­ная ме­ня до­ве­ла. И гор­ло бо­лит и го­ло­ва ...Чем бо­лее ду­ма­ешь об этой по­те­ре, чем бо­лее про­ве­ды­ва­ешь об­стоя­тельств, до­ны­не быв­ших в не­из­вест­нос­ти и ко­то­рые вре­мя на­чи­на­ет рас­кры­вать по­нем­но­гу, тем бо­лее серд­це об­ли­ва­ет­ся кро­вью и сле­за­ми[407].

Что та­ко­го не­обык­но­вен­но­го уз­нал Вя­зем­ский, че­го не мог бы ему рас­ска­зать Тур­ге­нев? Раз­ве что, он, на­ко­нец, по­ве­рил в су­ще­ст­во­ва­ние встре­чи у По­ле­ти­ки? Но что прин­ци­пи­аль­но но­во­го это от­кры­ва­ло ис­ку­шен­но­му князю? Раз­ве же­на не рас­ска­за­ла ему еще рань­ше об этом зло­по­луч­ном про­ис­ше­ст­вии? Ведь, имен­но, к Вя­зем­ской, по ее же соб­ст­вен­но­му сви­де­тель­ст­ву, На­та­лья Ни­ко­ла­ев­на за­ез­жа­ла по­сле объ­яс­не­ния с Дан­те­сом! Или из жен­ской со­ли­дар­но­сти она все же утаи­ла этот не­ма­ло­важ­ный факт?! Ут­вер­ждать что-ли­бо определенно – труд­но. Но од­но бросается в глаза - Вя­зем­ский ис­пы­ты­вал не­лов­кость за свое по­ве­де­ние в по­след­ние дни жиз­ни по­эта, и да­же про­го­во­рил­ся об этом в пись­ме к ве­ли­ко­му кня­зю:

Смерть об­на­ру­жи­ла в ха­рак­те­ре Пуш­ки­на все, что бы­ло в нем доб­ро­го и пре­крас­но­го. Она над­ле­жа­щим об­ра­зом ос­ве­ти­ла всю его жизнь. ...Пуш­кин был не по­нят при жиз­ни не толь­ко рав­но­душ­ны­ми к не­му людь­ми, но и его друзь­я­ми. При­зна­юсь и про­шу в том про­ще­ния у его па­мя­ти, я не счи­тал его до та­кой сте­пе­ни спо­соб­ным ко все­му[408].

Та­ким об­ра­зом, Вя­зем­ский кос­вен­но под­твер­ждал, что знал или до­га­ды­вал­ся об ис­тин­ном по­ло­же­нии дел, но не по­ве­рил в их серь­ез­Ное основание. Ведь, что та­кое встре­ча у По­ле­ти­ки для свет­ско­го че­ло­ве­ка - не бо­лее чем эпи­зод кур­ту­аз­ной иг­ры?! Князь и сам, как мы зна­ем, не прочь был ока­зать­ся на мес­те Дан­те­са. А вот ко­гда На­та­лья Ни­ко­ла­ев­на, ви­дя ум­ст­вую­щих дру­зей му­жа, склон­ных оп­рав­ды­вать убий­цу, от­кры­ла им, что, имен­но, эта встре­ча у Дантеса ста­ла глав­ным мо­ти­вом ду­эли, Вя­зем­ский ис­пу­гал­ся. Ему, знав­ше­му и мол­чав­ше­му о мно­гом, очень не хо­те­лось чис­лить­ся в не­воль­ных со­уча­ст­ни­ках убий­ст­ва, и он по­ста­рал­ся пред­ста­вить ду­эль­ную ис­то­рию, как цепь ро­ко­вых слу­чай­но­стей, ис­клю­чаю­щую ра­зум­ное вме­ша­тель­ст­во дру­зей.

В тот же день, 19 ян­ва­ря, Ека­те­ри­на Гек­керн пи­са­ла бра­ту Дмит­рию ра­нее упо­мя­ну­тое пись­мо с уп­ре­ком за вне­зап­ный отъ­езд. Но боль­шую часть по­сла­ния она все же от­ве­ла опи­са­нию сво­его по­ло­же­ния в но­вой се­мье:

А те­перь, ми­лый Дмит­рий, я с то­бой по­го­во­рю о де­лах; ты ска­зал Те­туш­ке, а так­же Гек­кер­ну, что ты бу­дешь мне вы­да­вать че­рез Но­со­ва 5000 в год. Я те­бя умо­ляю, до­ро­гой и до­б­рый друг мой, дать ему рас­по­ря­же­ние вру­чать мне не­пре­мен­но ка­ж­дое пер­вое чис­ло ме­ся­ца по­ло­жен­ную сум­му; мы под­счи­та­ли, и ес­ли я не оши­ба­юсь, это 419 руб­лей в ме­сяц, по­жа­луй­ста сдер­жи свое сло­во че­ст­но­го че­ло­ве­ка, ка­ким ты яв­ля­ешь­ся. По­то­му что ты по­ни­ма­ешь, как мне бы­ло бы тя­же­ло для мо­их лич­ных рас­хо­дов об­ра­щать­ся к Гек­кер­ну; хо­тя он и очень добр ко мне, но я бы­ла бы в от­чая­нии быть ему в тя­гость, так как в кон­це кон­цов мой муж толь­ко его при­ем­ный сын и ни­че­го боль­ше, и да­же ес­ли бы он был его род­ным от­цом, мне все­гда бы­ло бы тя­го­ст­но быть вы­ну­ж­ден­ной об­ра­щать­ся к не­му за день­га­ми для мо­их мел­ких рас­хо­дов[409].

Ще­пе­тиль­ность Ека­те­ри­ны по­нят­на - мо­ло­дая же­на еще не при­вык­ла к но­вой об­ста­нов­ке. Ее сму­ща­ли от­но­ше­ния ме­ж­ду Дан­те­сом и Гек­кер­ном. И хо­тя для нее не су­ще­ст­во­вал, как для мно­гих, во­прос яв­ля­ет­ся ли ка­ва­лер­гард не­за­кон­но­ро­ж­ден­ным сы­ном по­слан­ни­ка, при­знать при­ро­ду их не­обыч­но­го сою­за она не ре­ша­лась и, ко­неч­но, ее одо­ле­ва­ли со­мне­ния: