Городок Окуров

удели потревоженные голоса людей.

Бурмистров оглянулся, взял из кучи щепок обломок какой-то жерди, вытянулся вперёд и приложил лицо к щели забора: в тупике за ним стояло десятка полтора горожан - всё знакомые люди.

Стояли они тесной кучкой, говорили негромко, серьёзно, и среди них возвышалась огромная седая голова Кулугурова. Все были одеты тепло, некоторые в валенках, хотя снега ещё не было. Они топтались на кочках мёрзлой грязи и жухлого бурьяна, вполголоса говоря друг другу:

- Ладно, говорю, ты спи! - рассказывал Кулугуров, сверкая глазами. - И только это легла моя старуха, - бух! В ставень, - камнем, видно, кинули.

- Их две шайки основалось, - докладывал Базунов осторожным и как бы что-то нащупывающим голосом, - Кожемякин да кривой со слободы - это одна, а телеграфистишка с горбатым из управы земской...

- Да, да, вот эти!

- Что же делать будем, а?

Бурмистров вздрагивал от холода. Часто повторяемый вопрос - что делать? - был близок ему и держал его в углу, как собаку на цепи. Эти зажиточные люди были не любимы им, он знал, что и они не любят его, но сегодня в его груди чувства плыли подобно облакам, сливаясь в неясную свинцовую массу. Порою в ней вспыхивал какой-то синий болотный огонёк и тотчас угасал.

Когда же он услышал, что Тиунова ставят рядом с Кожемякиным, его уколола в сердце зависть, и он горько подумал:

"Присосался, кривой чёрт!"

И тотчас же сообразил:

"Кабы он, дьявол, не покинул меня тогда, на мосту, - ничего бы и не было со мной!"

Народа в тупике прибавлялось, разговор становился всё более тревожным, всё менее ясным для Бурмистрова.

Кто-то говорил густым и торжественным голосом, точно житие читая:

- Ходит по городу старушка нищая Зиновея и неизвестная никому женщина с ней, - женщина-то, слышь, явилась из губернии, - и рассказывают они обе, будто разные образованные люди...

- Слободские идут!

- У собора сотен пять народу!

- Слободские - это беда!

- Один Вавила Бурмистров, боец-то их, на десять человек наскандалить может...

Вавила невольно пугливо откинулся от забора, но - ему было приятно слышать мнение горожан о нём. И на секунду в нём явилось острое желание прыгнуть через забор, прямо в середину кучи этих людей, - эх, посыпались бы они кто куда!

Он улыбнулся, закрыл глаза, его мускулы сами собою напрягались.

За забором горожане гудели, как пчелиный рой:

- В том соображении, что господь бог, святая наша церква и православное духовенство едины есть народу защитники-ходатели, то решили эти учёные, чтобы, значит, церкви позакрыть...

- Кожемякин вчера успокаивал, что ничего-де худого не будет...

- А свобода эта, всем данная, - ничего?

- Начнётся от них, свободных, городу разорение!

- Все дела остановились - какие могут быть убытки, а? Да будь-ка я на месте головы, да я бы, - ах, господи! гонцов бы везде послал...

- Что же, братцы, делать?

"Боятся, черти!" - соображал Вавила, оскалив зубы. Тревога обывателей была приятна ему,