Городок Окуров

Даже боязно! Я оттого, правду сказать, и живу в сторонке от людей, один, что опасаюсь часто, - как бы чего не сделать...

- Да-а! - согласился Четыхер. - Сидишь-сидишь у ворот ночью-то, да вдруг и подумаешь - ах вы, чтоб вас громом побило!

Он держал лампу в руках и вертел шпенёк, то уменьшая, то увеличивая огонь; это вызывало странные приливы и отливы серых теней на стенах, на потолке, на полу.

- Что вы - словно панихиду поёте? - уныло пробормотал Бурмистров.

Артюшка, глядя на Четыхера, виновато, точно Сима, улыбался и всё говорил:

- А то иной раз сам себе стариком покажешься вдруг, словно сто лет прожил и всё знаешь, что и завтра будет, и через год, право!

- В городе, слышь, чего-то шумят? - задумчиво молвил Четыхер.

- Н-да, шумят, был я там вчера и третьего дни: кричат все, а - что такое? И Вавила кричал - свобода, дескать, надобна, и чтобы каждый сам за себя. Это - есть! Этого - сколько хочешь! Только мне никуда такая свобода. Я драться не хочу - за что мне драться? Мой интерес, чтобы тихо было, это я люблю...

Он кивнул головою на труп.

- Это, что ли, свобода? Нет, чего делать будем со свободой? Вот где гвоздь! Павлуха Стрельцов - он рад, - заведу, говорит, себе разные пачпорта и буду один месяц по дворянскому пачпорту жить, другой по купеческому.

- Он тоже вроде Семёна, покойника, - сказал Четыхер.

Пистолет подумал и согласился:

- Похож, пожалуй!

Замолчали.

Снова по лестнице кто-то осторожно поднимался. Пистолет поднял голову и нюхнул воздух.

- Кузьма! - тихо позвала Розка.

- Эй?

- Нейдёт полиция.

- Ну?

- Не идут.

- Как же быть?

- Я не знаю.

- Не идут - не надо! - сказал Бурмистров строго и обиженно. - Я и сам до неё дойду.

- Полиция обязана придти, коли убийство сделано! - нахмурившись, заявил Четыхер. - Я порядки знаю - в пожарной команде служил...

- Что это вы с огнём? - удивлённо спросила Розка, заглядывая в дверь. - Ведь светло уж!

Четыхер недоверчиво посмотрел на неё, погасил лампу, жёлтый свет сменился кисейно-серым утром.

- И верно, что светло, - сказал Четыхер, помялся и, тяжко отдуваясь, предложил: - Надобно идти, Вавила, нечего тут!

- Идём! - не двигаясь, согласился Бурмистров.

- Ты дай-ка я тебе руки свяжу! - предложил дворник, распоясываясь.

Вавила встал с постели, не глядя перешагнул через труп, подошёл к дворнику и, повернувшись спиной к нему, заложил руки назад. Но Четыхер снова запахнул полушубок, крепко подтянув живот кушаком; лицо у него перекосилось, он почмокал губами.

- Ну, ин не надо! И так не убежишь.

- Не убежит, - тихо подтвердил Пистолет.

- Не убегу! - сказал Бурмистров. - Только бы её не встретить!

- Где там? - ворчал дворник. - Она, чай, куда-нибудь в погреб забилась, дрожит. Ну, айда!

Сходя с лестницы, он сопел, сморкался и говорил, вздыхая:

- И Семёна жалко - покой его бог! - и тебя, дурака, жалко! Эх ты, курина вошь!

Сверху лестницы раздался громкий и тревожный шёпот:

-