Последняя мистификация Пушкина
Последняя мистификация Пушкина читать книгу онлайн
хроника последних дней жизни Пушкина
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Но как странно выглядят рассуждения пушкинского секунданта! Говоря о том, что поэт не стал бы дожидаться анонимки, заподозрив неладное, он все же замечает, что, именно, «глупый диплом» заставил Пушкина обратиться к Дантесу. Понимал ли Соллогуб, что таким образом обвинял поэта в преднамеренном использовании анонимки для расправы с противником или простодушно излагал происшедшее? Последнее будет вернее. Но тем пронзительнее звучит приговор: «Все хотели остановить Пушкина. Один Пушкин того не хотел», тем очевидней безысходность ситуации, в которой оказался поэт.
Геккерны не собирались посвящать Соллогуба в тонкости дуэльной истории. Ему не разъяснили, что близкое завершение двухнедельной отсрочки послужило лишь поводом к посещению поэта и передачи ультиматума Дантеса, а это, в свою очередь, привело к возобновлению дуэли. Самого же молодого человека не смущали противоречия в объяснениях Геккернов. Истины он не искал, а приглашения выступить в роли спасителя оказалось достаточно, чтобы его и вовсе понесло. Ознакомившись с документами, он тут же написал Пушкину:
Я был, согласно вашему желанию, у г-на д'Аршиака, чтобы условиться о времени и месте. Мы остановились на субботе, ибо в пятницу мне никак нельзя будет освободиться, в стороне Парголова, рано поутру, на дистанции в 10 шагов. Г-н д'Аршиак добавил мне конфиденциально, что барон Геккерн окончательно решил объявить свои намерения относительно женитьбы, но что, опасаясь, как бы этого не приписали желанию уклониться от дуэли, он по совести может высказаться лишь тогда, когда все будет покончено между вами и вы засвидетельствуете словесно в присутствии моем или г-на д'Аршиака [что считая его неспособным ни на какое чувство, противоречащее чести, вы приписываете его], что вы не приписываете его брака соображениям, недостойным благородного человека...
Не будучи уполномочен обещать это от вашего имени, хотя я и одобряю этот шаг от всего сердца, я прошу вас, во имя вашей семьи, согласиться на это условие, которое примирит все стороны. - Само собой разумеется, что г-н д'Аршиак и я, мы служим порукой Геккерна. Соллогуб. Будьте добры дать ответ тотчас же. [128]
В таком виде записка сохранилась в архиве III Отделения. А вот как Соллогуб описал ее в своих «Воспоминаниях»:
Согласно вашему желанию, я условился насчет материальной стороны поединка. Он назначен 21 ноября, в 8 часов утра, на Парголовской дороге, на 10 шагов барьера. Впрочем, из разговоров узнал я, что г. Дантес женится на вашей свояченице, если вы только признаете, что он вел себя в настоящем деле как честный человек. Г. д'Аршиак и я служим вам порукой, что свадьба состоится; именем вашего семейства умоляю вас согласиться» — и пр.
Разве не удивительно, что спустя десятилетия Соллогуб помнит точную дату назначенной дуэли! Но этому есть объяснение вполне допустимое: «Очень мне памятно число 21 ноября, потому что 20-го было рождение моего отца, и я не хотел ознаменовать этот день кровавой сценой». Как он стремился быть искренним и точным! Даже час дуэли указал, хотя сказано было лишь «рано поутру». Хочет, чтобы ему верили. Вероятно, и сам верит. А смысл письма все же отчасти исказил. В его «Воспоминаниях» сватовство Дантеса ставится в зависимость от успешного разрешения конфликта, а в подлиннике оно - решенное дело и состоится при любом развитии событий. Если следовать Соллогубу, вызов возобновился из-за боязни Дантеса оказаться в сомнительном положении и должен был утратить силу, как только поэт «признает, что он вел себя в настоящем деле как честный человек». Будто другой причины у дуэли не было, и Дантес не домогался жены Пушкина?! Очевидно, Геккерны умело воспользовались наивностью Соллогуба, и тот, при всем простодушии и искренности, обозревая давно прошедшие события, так и не решился себе в этом признаться.
В обязанности секундантов входила попытка примирения противников – это была важная часть ритуала. В «Правилах дуэли» Болгара допускалась даже мысль, что
Не пули, не клинки убивают, - убивают секунданты…Можно совершенно основательно утверждать, что большая половина всех случившихся дуэлей не оказалась бы необходимой, если бы к выбору секундантов относились бы более серьезно.[129]
Правда и то, что на русской почве это требование зачастую превращалось в пустую формальность, как в «Евгении Онегине»:
Идет Онегин с извиненьем.
«Но где же,— молвил с изумленьем
Зарецкий,— где ваш секундант?»
В дуэлях классик и педант,
Любил методу он из чувства,
И человека растянуть
Он позволял не как-нибудь,
Но в строгих правилах искусства,
По всем преданьям старины
(Что похвалить мы в нем должны).
«Мой секундант? — сказал Евгений.—
Вот он: мой друг, monsieur Guillot.
Я не предвижу возражений
На представление мое:
Хоть человек он неизвестный,
Но, уж конечно, малый честный».
Зарецкий губу закусил.
Онегин Ленского спросил:
«Что ж, начинать?» — Начнем, пожалуй,—
Сказал Владимир. И пошли
За мельницу. Пока вдали
Зарецкий наш и честный малый
Вступили в важный договор,
Враги стоят, потупя взор.
Соллогуб был далеко не Зарецким – любил «методу» не из искусства, а потому на предложение Аршиака написать записку Пушкину откликнулся с жаром и чувством «честного малого». Поэт не заставил себя ждать:
Я не колеблюсь написать то, что могу заявить словесно. Я вызвал г-на Ж. Геккерна на дуэль, и он принял вызов, не входя ни в какие объяснения. И я же прошу теперь господ свидетелей этого дела соблаговолить рассматривать этот вызов как не имевший места, узнав из толков в обществе, что г-н Жорж Геккерн решил объявить о своем намерении жениться на мадемуазель Гончаровой после дуэли. У меня нет никаких оснований приписывать его решение соображениям, недостойным благородного человека. Прошу вас, граф, воспользоваться этим письмом так, как вы сочтете уместным. Примите уверение в моем совершенном уважении. А. Пушкин (фр.).
Опять же так выглядит подлинник. И слова «могу заявить словесно» соотносятся со словами из подлинной соллогубовской записки: «когда все будет покончено между вами и вы засвидетельствуете словесно». В «Воспоминаниях» же все представлено несколько иначе:
Прошу г.г. секундантов считать мой вызов недействительным, так как по городским слухам (par ie bruit public) я узнал, что г. Дантес женится на моей свояченице. Впрочем, я готов признать, что в настоящем деле он вел себя честным человеком.
В изложении Соллогуба полностью утрачен двойной смысл пушкинского отказа. Геккернам важно было получить от поэта не заверения в «честности» Дантеса, а прямое свидетельство, что поэт не связывает их сватовство с желанием избежать дуэли. Такая фраза есть в пушкинском письме и отсутствует у Соллогуба: «... г-н Жорж Геккерн решил объявить о своем намерении жениться на мадемуазель Гончаровой после дуэли». Поэту же важно было назвать имя невесты. Вслед за этим Дантес должен был жениться на Екатерине, чтобы сохранить звание «честного человека». Иначе его ждал новый вызов, теперь уже вполне мотивированный. И надо думать, Пушкин, не верящий в искренность намерений кавалергарда, до последнего надеялся, что так это и произойдет.