Асканио

где-нибудь в кабачке и затеяли драку; а теперь вас разыскивают, чтобы упрятать в тюрьму. Вот вы и прибежали к своей покинутой Жервезе, чтобы просить у нее приюта и помощи. Нет, сударь, отправляйтесь в тюрьму и оставьте меня в покое!

– Как раз этого-то я и добиваюсь, милая крошка! Я хочу в тюрьму, а негодяи сторожа меня не впускают.

– Господи помилуй! Жак, да ты что, рехнулся? – тоном самого нежного участия спросила Жервеза.

– Вот-вот, и они тоже говорят, что я рехнулся, и хотели даже упрятать меня в сумасшедший дом; а я во что бы то ни стало должен попасть в Шатле!

– В Шатле? Но зачем, Жак? Шатле – ужасная тюрьма. Говорят, туда гораздо легче попасть, чем выйти оттуда.

– И все-таки это необходимо! – воскликнул Жак. – Понимаешь ли, необходимо! Только таким путем я могу его спасти.

– Кого?

– Асканио.

– Как, этого красивого юношу, ученика вашего друга Челлини?

– Да-да, Жервеза! Его посадили в Шатле. И что всего ужаснее – по моей вине!

– Господи боже! – воскликнула Жервеза.

– Вот почему, – сказал Жак, – я должен попасть в тюрьму, я должен спасти его!

– Но за что его посадили в Шатле?

– За то, что он влюбился в дочку прево.

– Бедный юноша! – вздохнула Жервеза. – А разве за это сажают в тюрьму?

– Сажают, Жервеза. Понимаешь теперь? Он спрятал девушку. Я открыл тайник и, как последний болван, как мерзавец, как негодяй, разболтал об этом всем и каждому.

– Только не мне! – воскликнула Жервеза. – Узнаю, сударь, ваши повадки.

– А разве я тебе не говорил?

– Ни словечка! Болтаете-то вы с другими, а когда сюда приходите, у вас только и дела, что есть, пить да шутить. Никогда не поговорите со мной по-человечески. А не мешало бы вам знать, сударь, что женщины большие охотницы поболтать.

– А что же мы с тобой сейчас делаем, крошка? Мне кажется, болтаем.

– Ну да, потому что я вам нужна.

– Что верно, то верно: ты могла бы оказать мне огромную услугу.

– Какую?

– Сказать, что я тебя обманул.

– Еще бы, конечно, обманули, негодник вы этакий!

– Я? – взревел удивленный Жак Обри.

– Увы, вы бесстыдно обольстили меня, сударь, вашими прекрасными речами и лживыми клятвами.

– «Прекрасными речами и лживыми клятвами»?

– Да. Разве вы не говорили мне, что я самая «красивая девушка в предместье Сен-Жермен-де-Пре?

– Но я и сейчас это скажу.

– И разве не уверяли меня, что умрете с горя, если я вас не полюблю?

– Неужели я это говорил? Странно, но что-то не припомню.

– И что, если я вас полюблю, вы женитесь на мне.

– Нет, Жервеза, вот уж этого я никогда не говорил!

– Говорили, сударь!

– Нет, нет и нет! Потому что, видишь ли, Жервеза, мой отец заставил меня поклясться, как некогда Гамилькар Ганнибала{114}.

– В чем?

– В том, что я умру холостым.

– О, я несчастная! – разражаясь слезами, воскликнула Жервеза, которая, подобно всем женщинам, всегда могла заплакать в нужный момент. – Вот каковы мужчины – клянутся, обещают и тут же забудут все свои клятвы! Вот и я возьму и поклянусь,