Тьма

, ты не видала моего галстука?

- Ты куда? - оглянулась женщина.

Руки ее упали с головы, и она потянулась вперед, к нему.

- Ухожу.

- Уходишь? - протяжно повторила она. - Уходишь? Куда?

Он усмехнулся угрюмо.

- Разве мне некуда идти. К товарищам иду.

- К хорошим? Ты обманул меня?

- Да, к хорошим, - опять усмехнулся. Наконец он оделся; провел ладонями по бокам:

- Давай бумажник.

Подала.

- А часы?

Подала. Они лежали тут же, на столике.

- Прощай.

- Испугался?

Вопрос был спокойный, простой. Он взглянул: стояла высокая, стройная женщина, с тонкими, почти детскими руками, улыбалась бледно, побелевшими губами, и спрашивала:

- Испугался?

Как она менялась странно: то сильная, даже страшная, то вот как теперь, печальная и больше на девушку похожа, чем на женщину. Но это ведь все равно. Сделал шаг к двери.

- А я думала, что ты останешься.

- Что?

- А я думала, что останешься. Со мною.

- Зачем?

- Ключ у тебя, в кармане. Да так: чтобы мне лучше было.

Уже щелкнул замок.

- Ну что же. Ступай. Ступай к своим хорошим, а я...

... И вот тогда, в эту последнюю минуту, когда оставалось открыть дверь и за нею вновь найти товарищей, прекрасную жизнь и героическую смерть, - он совершил дикий, непонятный поступок, погубивший его жизнь. Было ли то безумие, которое овладевает иногда так внезапно самыми Сильными и спокойными умами, или действительно - под визг пьяной скрипки, в стенах публичного дома, под дикими чарами подведенных глаз проститутки - он открыл какую-то последнюю ужасную правду жизни, свою правду, которой не могли и не могут понять другие люди. Но было ли безумием или здоровьем ума, было ли ложью или правдой новое понимание его, - он принял его твердо и бесповоротно, с тою безусловностью факта, которая всю прежнюю жизнь его вытянула в одну прямую огненную линию, оперила ее, как стрелу.

Провел медленно, очень медленно руками по щетинистому твердому черепу и, даже не закрыв двери, - просто пошел и сел на кровати. Широкоскулый, бледный, похожий с виду на иностранца, на англичанина.

- Что ты? Забыл что-нибудь? - удивилась женщина: так теперь не ожидала она того, что случилось.

- Нет.

- Что же ты? Почему ты не уходишь?

И спокойно, с выражением камня, на котором жизнь тяжелой рукою своею высекла новую страшную, последнюю заповедь, он сказал:

- Я не хочу быть хорошим.

Она ждала, не смея верить, - вдруг ужаснувшаяся тому, чего искала и жаждала так долго. Стала на колени. И, слегка улыбнувшись, уже по-новому, по-страшному возвышаясь над ней, он положил руку ей на голову и повторил:

- Я не хочу быть хорошим.

И радостно засуетилась женщина. Она раздевала его как ребенка, расшнуровывала ботинки, путаясь в узлах, гладила его по голове, по коленям, и не смеялась даже так полно было ее сердце. Вдруг взглянула на его лицо и испугалась:

- Какой ты бледный! Пей, пей скорее. Тебе трудно, Петечка?

- Меня зовут Алексей.

- Все равно. Хочешь,