История всемирной литературы Т.2

«Калила и Димна» по праву считается сокровищницей восточной мудрости. В ней отразились этические учения самых разных народов Востока и Средиземноморья. Храбрость, великодушие, чувство долга, верность дружбе, благочестие и воздержание — вот основные человеческие достоинства, восхваляемые в этом сочинении. Как всегда в зерцалах, моральные нормы в «Калиле и Димне» не просто принципы — они носят и весьма утилитарный характер.

Каждая глава «Калилы и Димны» содержит рамку-притчу, призванную иллюстрировать главную мысль главы. Притчи здесь разнородны по своим художественным достоинствам: одни лишены динамики, это басни с безликими, вещающими мудрость персонажами (например, притчи в главе о сове и вороне), другие, динамичные и занимательные, уже походят на маленькое драматическое действо (притчи в рассказе о льве и быке). В таких притчах у персонажей появляются индивидуальные черты, намечается характер.

«Калила и Димна» не единственное произведение, проделавшее сложный путь из Индии через Иран к арабам. В эпоху Сасанидов (VI—VII вв.) письменную обработку в Иране на пехлевийском (среднеперсидском) языке получили буддийская повесть о Варлааме и Иоасафе, ранние редакции «Тысячи и одной ночи» (см. об этом гл. «Арабская литература», т. III наст. изд.), всевозможные рассказы о путешествиях, позднее ставшие ядром «Повести о Синдбаде-мореходе», «Синдбадова книга» о женском коварстве, «Роман об Александре» и т. д. Все эти произведения были в VIII—IX вв. переведены на арабский язык и на арабской почве получили новую жизнь.

ЛИТЕРАТУРА IX ВЕКА

Разнородное по уровню экономического развития и пестрое в этническом отношении аббасидское государство оказалось весьма непрочным образованием. Разъедаемый сепаратистскими тенденциями в провинциях Халифат после короткого периода относительной политической стабилизации с конца VIII в. начинает распадаться, центральная власть утрачивает былой авторитет, и в провинциях образуются фактически независимые государства. Расшатыванию государственных основ Халифата немало способствовали мавали, подрывавшие непререкаемый в прошлом авторитет завоевателей идеями шуубии и приносившие в ислам элементы своих доисламских верований.

В противовес шуубистской идеологии, антибедуинский пафос которой находил свое выражение также и в раннеаббасидской литературе, в среде сторонников сильной, централизованной империи усиливается интерес к древнеарабским поэтическим традициям. Доисламская поэзия воспринимается сейчас как источник художественных и этических идеалов, противопоставляемых кризисному и порой «циническому» сознанию поэтов предшествующего периода. В героическом прошлом и в древней культуре арабов-бедуинов правящая элита ищет поддержку ослабевшему моральному и политическому авторитету бывших завоевателей. В стихах поэтов IX в. вновь зазвучали героические мотивы, отодвинутые на задний план поэтами-новаторами предшествующего периода. Прославляя в самых высокопарных выражениях халифов и эмиров, поэты IX в. приписывают им все традиционные бедуинские добродетели, воспевают героическое прошлое их предков-завоевателей, восхищаются старинными племенными законами и бедуинскими подвигами. Они отказываются от легкости и непринужденности языка поэтов-предшественников, но при этом еще более широко используют открытые последними возможности «нового стиля».

Разумеется, арабская поэзия IX в. не может быть сведена лишь к «классицизму» придворного направления. Наряду с преуспевающими лояльными к правящей династии придворными панегиристами были поэты, творчество которых можно условно назвать «критическим». Жили эти поэты трудно, и жизнь их часто кончалась трагически. Их враждебность к власти и царившим порядкам принимала то форму религиозной (обычно шиитской) оппозиции, то личных выпадов против правящей династии, то, наконец, подчеркнутого прославления культурных традиций и былой славы исламизированных народов.

Но какую бы общественную позицию ни занимали поэты, за рамки традиционной нормативной поэтики они почти не выходили и лишь по-иному использовали традиционные жанры. В произведениях, относящихся к старым жанрам, особенно в панегириках, носящих «официальный» характер, поэты строго придерживались касыдной схемы и других обязательных элементов древнеарабской поэзии. Их новаторство заключалось в том, что они, не отступая ни от привычной композиции, ни от традиционных поэтических размеров, ни от монорима — словом, от всего того, что сложилось еще в Древней Аравии и сохранялось в арабской поэзии на протяжении всего Средневековья, позволяли себе известное обновление фонда стилистических фигур и иное словесное выражение традиционных поэтических тем. Возрождая древние традиции, поэты и прозаики IX в. выступали и в качестве ученых-филологов, создателей первых антологий древней арабской поэзии (Абу Таммам, аль-Бухтури), и в качестве теоретиков арабской стилистики (Ибн аль-Мутазз, аль-Джахиз), попытавшихся сформулировать законы арабской нормативной поэтики. Таким образом, окончательно складывался поэтический канон, в котором за образец принималось творчество древних поэтов. Сами средневековые арабские филологи, прекрасно чувствовавшие разницу между древней поэзией и поэзией VIII—IX вв., не решались признать новую поэзию творческим достижением поэтов-современников и потратили немало труда, чтобы доказать, что все «новое» встречалось в поэзии древних и, таким образом, освящено традицией.

Даже панегирик — особенно скованный консервативными и устойчивыми традициями жанр — в творчестве наиболее талантливых поэтов звучит по-новому. Развивая вековые традиции, поэты IX в. изображали величественные картины сражений, застольные радости, повествовали о любви и любовных страданиях. Они рисовали картины природы Ирака, Сирии и других провинций империи, своей пышностью, порой переходившей в напыщенность, намного превосходившие сравнительно строгие описания природы в касыдах доисламских поэтов. Примечательной чертой литературы IX в. — как поэзии, так и прозы — был ее интерес к философской и этической проблематике. Обогащенное греческой философской мыслью и дисциплинированное греческой логикой, художественное сознание легко находило для выражения сложных идей точные, чеканные формулы.

С этого времени поэзия приобретает все более элитарный характер, и ее усложнившаяся тропика становится доступной сравнительно узкому кругу знатоков и ценителей, постоянных участников литературных собраний в салонах богатых меценатов. Умение слагать стихи становится одним из важнейших признаков образованности (как это было и в танском Китае или хэйанской Японии), и багдадская знать состязается в искусстве сочинять экспромты и поэтические экзерсисы.

Крупнейшим поэтом придворно-панегирического направления был Абу Таммам (805—846). Он родился около Дамаска в христианской семье греческого происхождения. Однако, приняв ислам, будущий поэт (это часто бывало с выходцами из других религий) стал ревностным мусульманином и даже придумал себе чисто бедуинскую родословную. Абу Таммам перепробовал в молодые годы немало профессий — он был ремесленником, водоносом и т. д. В поисках заработка он переезжал с места на место и побывал в крупнейших городах Сирии, Египта и Ирака. Первые поэтические опыты Абу Таммама успеха не имели, но впоследствии его заметили, он был приглашен ко двору аль-Мутадида и вскоре становится придворным панегиристом. Общее направление его поэзии пришлось по вкусу высокопоставленным придворным, и по протекции одного из них поэт был назначен на пост начальника почты в Мосуле, что свидетельствовало о большом к нему доверии, ибо эта должность была связана с собиранием тайных сведений.

Абу Таммам оставил значительное количество стихов в разнообразных традиционных жанрах. Вместе с тем широкую известность ему принесли не только стихи, но и его деятельность по созданию антологий арабской поэзии (подобно Ки-но Цураюки и др. в Японии), ибо как собиратель чужих произведений Абу Таммам проявил не меньше вкуса, чем как поэт. Впоследствии арабские средневековые филологи по его примеру составляли сборники и поэтические антологии, причем сборники Абу Таммама неизменно служили для них образцом.