Христиане

вета я не боюсь,- хуже не будет; а на этом свете молитвою много не сделаешь. Молилась я, чтобы не рожать,- родила. Молилась, чтобы ребенок при мне жил,- а пришлось в воспитательный отдать. Молилась, чтобы хоть там пожил,- а он взял да и помер. Мало ли о чем молилась, когда поглупее была, да спасибо добрым людям отучили. Студент отучил. Вот тоже, как вы, начал говорить и о моем детстве и о прочем, и до того меня довел, что заплакала я и взмолилась: господи, да унеси ты меня отсюда! А студент говорит: "Вот теперь ты человеком стала, и могу я теперь с тобою любовное занятие иметь". Отучил. Конечно, я на него не сержусь: каждому приятнее с честною целоваться, чем с такой, как я или вот она; но только мне-то от молитвы да от слез прибыли никакой. Нет уж, какая я христианка, господа судьи, зачем пустое говорить? Есть я Груша-цыганка, такою меня и берите.

Караулова вздохнула слегка, качнула головой, блеснув золотыми обручами серег, и просто добавила:

- Двугривенный я тут уронила, поднять можно?

Все молчали и глядели, пока Караулова, перегнувшись, поднимала монету со скользкого пола.

- Ну, а вы-то,- с горечью обратился председатель к Пустошкиной и Кравченко,- вы-то согласны принять присягу?

- Мы-то согласны...- ответила Кравченко, плача.- А она нет!

- Господин председатель! - поднялся прокурор, строгий и величественный.Ввиду того что многие случаи, сообщенные здесь свидетельницей Карауловой, вполне подходят под понятие кощунства, я как представитель прокурорского надзора желал бы знать, не помнит ли она имен?..

- Ну, какое там кощунство! - ответила Караулова.- Просто пьяны были. Да и не помню я,- разве всех упомнишь?

Судьи долго и бесплодно совещаются, подзывают даже к себе прокурора и убедительно, в два голоса, шепчут ему. Наконец постановляют: "Допросить свидетельницу Караулову, ввиду ее нехристианских убеждений, без присяги".

Остальные свидетели тесной кучкой двинулись к аналою, где ждет их облачившийся священник с крестом.

Пристав громко говорит:

- Прошу встать!

Все встают и оборачиваются к аналою. Теперь Карауловой видны одни только спины и затылки: плешивые, волосатые, круглые, плоские, остроконечные.

Священник говорит:

- Поднимите руки!

Все подняли руки.

- Повторяйте за мною,- говорит он одним голосом и другим продолжает: Обещаюсь и клянусь...

Толпа разрозненно гудит, выделяя густое, еще полное слез, контральто Кравченко.

- Обещаюсь и клянусь...

- Перед всемогущим богом и святым его Евангелием...

- Перед всемогущим богом... и святым... его... Евангелием...

Все наладилось и идет как следует: стройно, легко, приятно. Во все время присяги и целования креста Караулова стоит неподвижно и смотрит в одну точку: в спину председателя.

Свидетелей удалили, кроме Карауловой.

- Свидетельница! Суд освободил вас от присяги, но помните, что вы должны показывать одну только правду, по чистой совести. Обещаете?

- Нет... Какая у меня совесть? Я ж говорила, что нет у меня никакой