Революция отвергает своих детей

— Немецкое управление? Нет, его еще нет. Но мы хотели бы Вас просить придти завтра или послезавтра, чтобы помочь нам организовать его.

Ульбрихт согласился.

Вскоре после этого мы поехали дальше. Ульбрихт распорядился, чтобы по два члена нашей группы включились в эту работу (на каждый район города). Эти люди поехали в Крейцберг, Трептов, Темпельгоф и другие районы города. Только я остался без назначения.

— Куда же я поеду?

— Ты останешься при мне, мы поедем в Нейкельн, — сказал Ульбрихт.

Через полчаса мы остановились перед большим зданием. Спокойно и невозмутимо Ульбрихт поднялся по лестнице, будто посещение первого германского управления после 12–летнего отсутствия, 2 мая 1945 года, было само собой разумеющимся фактом. Я себя так уверенно не чувствовал.

Из всего состава управления Нейкельна на месте оказался только один. «Пагель» — представился он нам и сообщил вкратце то, что до сих пор было сделано. Новые немецкие органы управления находились в отчаянном положении. Нужно было думать о больницах и воде, свете и угле, о работах по расчистке улиц, об удостоверениях, пропусках, Но главное, и прежде всего, об одном: о продуктах питания для голодающих берлинцев.

Ульбрихт и я сделали себе заметки. Через полчаса разговор постепенно перешел на политические темы. Теперь Пагель весь обратился в слух.

— Простите, кто вы такие?

— Вальтер Ульбрихт, бывший депутат рейхстага Веймарской республики, ныне работающий по организации управления Берлина.

Пагель, который представился как социал–демократ, показал нам список нейкельнских антифашистов, социал–демократов и коммунистов, которые уже были привлечены к участию в работах управления.

— Вас это будет, наверное, также интересовать — список самых активных коммунистов Нейкельна, — сказал Пагель и подал Ульбрихту другой список.

Ульбрихт бегло просмотрел его и сказал равнодушно:

— Нет, я интересуюсь только управлением. Мы по–дружески простились. Автомобиль отъехал. Ульбрихт назвал адрес.

— Куда мы теперь направляемся? Ульбрихт улыбнулся.

— К товарищам, конечно.

Я быстро заметил себе два адреса из списка.

Я диву давался — на этом поприще я был еще дилетантом.

Во время короткой езды я старался представить себе как сейчас проявят себя коммунисты, те, которые годами вели нелегальную работу в Германии. Об их борьбе я знал только из антифашистских романов и из отчетов «товарищей». Я с нетерпением ждал момента встречи с «настоящими товарищами из Германии».

Ульбрихт приказал остановиться перед дверьми поврежденного дома в Нейкельне. Уже при входе были слышны громкие разговоры и споры. Мы постучали и вошли. Некоторые из присутствующих были так погружены в дискуссию, что совершенно нас не заметили. Вдруг вскочило несколько человек, восклицая «Ульбрихт!». Последнего окружили. Удивление и радость отражалась на лицах товарищей. Ульбрихт, наоборот, придерживался делового тона. Он приветствовал их, — мне это приветствие показалось весьма холодным — представил меня, как своего сотрудника, и после двух или трех минут дискуссия пошла дальше, но уже под руководством Ульбрихта.

Теперь я имел возможность оглядеться кругом: мы были в просторной комнате квартиры рабочего; на столе стояла керосиновая лампа, электрического света в эти дни, естественно, не было. На стульях, на полу, на диване сидело двенадцать нейкельнских товарищей.

Вся атмосфера была совсем иной, чем на советских комсомольских или партийных собраниях. Господствовало такое настроение, которое я себе представлял, когда думал о настроении на собраниях времен Октябрьской революции или гражданской войны в России, которого я всегда желал на партийных собраниях.

Здесь чувствовалась восторженность, соединенная со здоровым реализмом. Не ожидая директив, товарищи сразу поняли, что теперь дело сводилось к тому, чтобы организовать снабжение продуктами питания и водой, удовлетворить самые насущные нужды населения, организовать действенные самоуправления, чтобы вырваться из хаоса и голода.

Со всех сторон поступали ясные, короткие предложения, потом их обсуждали, иногда даже вносились контрпредложения, и, наконец, выносились постановления. Кто‑то записывал отдельные данные: фамилии товарищей, которых надо было разыскать и привлечь к работе; мобилизация рабочих сил для разгрузки продуктов питания; связь с инженерами и техниками, чтобы организовать снабжение светом, водой и газом; руководство работами по расчистке города; выдача удостоверений личности. Без повестки дня, без пафоса, без фразеологии в полчаса было сделано больше, чем на бесконечных собраниях в России.

Только поведение Ульбрихта произвело на меня неприятное впечатление, — его манера, с которой он обращался к товарищам. В то время как меня уже первые минуты этой импровизированной партийной сходки убедили в том, что мы у них могли бы поучиться, мы, приехавшие из Москвы, и не знавшие еще многого, — Ульбрихт держал себя по–начальнически.

Незаметно мы перешли с наиболее насущных, актуальных вопросов к вопросам политического характера, как‑то борьба товарищей во время национал–социализма, общая политическая линия настоящего и будущего. Когда дело дошло до поведения товарищей — тут Ульбрихт ожил. Один вопрос сменял другой: как он держал себя, где он был, что он делал и т. д. Безостановочно мелькали имена, которые Ульбрихт крепко хранил в памяти. Позже мне еще не раз приходилось удивляться этому феноменальному умению запоминать имена. Он ставил вопросы, правда, не в тоне полицейского допроса, но, во всяком случае, и не в том тоне, который я ожидал от эмигранта, после двенадцати лет снова встретившего своих товарищей, переживших время Гитлера и испытавших его террор.

Когда он изложил теперешнюю политическую «линию», то сделал это тоном, который не допускал возражений, в такой форме, что не оставалось сомнений, что политика партии определяется им, Ульбрихтом, а не берлинскими коммунистами, которые нелегально работали в труднейших условиях.

На обратном пути я обдумывал эту первую встречу с немецкими коммунистами. Не существовало ли, в сущности, два сорта коммунистов? До сих пор я имел дело преимущественно с партработниками, которые, за некоторым исключением, применяли резкую манеру обращения с людьми, без личного подхода, при постоянном повторении партийных штампов. Между тем, насколько иными оказались живые коммунисты, имевшие дело с действительностью и связанные с «простыми людьми», готовые на жертвы и полные энтузиазма, с которыми я познакомился в этот первый вечер в Берлине.

Вечером, когда члены «группы Ульбрихта» вернулись в Брухмюле, состоялось наше первое совещание. Каждый вкратце сообщил о своих впечатлениях и наш технический секретарь получил первое задание: составить протокол на основании этих выступлений в нескольких экземплярах, чтобы каждый берлинский район с самого начала имел безукоризненный отчет.

Первое совещание велось еще в сравнительно свободной форме. Но на следующий день работа должна была быть четко распределена. Каждый район города Берлина должен был посещаться одним или двумя товарищами. После нескольких дней они должны были сменяться. Нам надо было сначала выяснить общее положение, выискать в разных районах Берлина активных коммунистов, социал–демократов и беспартийных антифашистов. Собрать о них информацию, чтобы вручить соответствующему коменданту района список кандидатов в кадры управления. Мы должны были также найти и представить кандидатуру бургомистра района и его заместителя.

С большим усердием мы приступили к работе, по подысканию антифашистов, которые были бы полезны в делах управления. При этом мы могли опираться на партработников, которых Ульбрихт или некоторые другие из нашей группы знали еще с прежних времен, или же использовать списки фамилий, которые ежедневно к нам поступали от политофицеров при комендантах районов.

— Вот список, — сказал мне Ульбрихт еще в тот же вечер, — посети этих людей и установи, кто из них может нам пригодиться.