Распутин. Выстрелы из прошлого

Околоточный надзиратель, стоявший на посту у черного хода в здание дворянского собрания, был внезапно снят начальством с поста. Он не хотел уходить, упирался (человек был свои – родственник графского управляющего), но ему сказали, что приказ отдан сверху. Ничего не поделаешь, пришлось уйти.

У графа была и своя частная охрана, организованная тем же управляющим – но ее в здание не пустили, тоже по указанию из Петербурга.

А через час после того, как околоточный ушел с поста, через оставшийся без присмотра черный ход в здание вошел очередной идейный юноша, боевик-эсер. Поднялся в буфет, выпустил в графа пять пуль…

Его поймали – и моментально повесили. Правда… Не стоит видеть в этих скоропалительных казнях чью-то интригу. Распоряжение о «скорострельных» военно-полевых судах подписал сам Столыпин. И когда в 1911 г. Курлов требовал не вешать Богрова, а провести долгое и тщательное расследование, судьи ссылались как раз на столыпинское решение. Вот и получилось, что премьер собственной рукой подписал циркуляр, облегчивший заметание следов после его убийства… Если, конечно, был заговор – а он все же, думается, был…

Вдова Игнатьева практически сразу после убийства заявляла в узком кругу, что убийство если и не организовано спецслужбами, то произошло с их ведома – а впрочем, что пнем по сове, что сову об пень, все едино… И отправила императору дерзкую телеграмму в ответ на соболезнования. Всего из двух фраз: «Благодарю, ваше величество. Бог рассудит всех». Намек недвусмысленный…

Так вот, поневоле начнешь задумываться: а не связаны ли эти две смерти, Игнатьева и Трепова? Что, если речь шла об одном и том же перевороте? Трепов вроде бы умер естественной смертью, но совпадение очень уж многозначительное, да и был ему всего-то пятьдесят один год, и не был Трепов хрупким и болезненным оранжерейным цветочком…

К слову, лично мне представляется, что переворот, каким его Игнатьев планировал, был бы не самым худшим для страны предприятием. Поскольку Игнатьев в свое время выступал именно против тех решений, что немало навредили России. Не соглашался с введением золотой валюты (что позволило иностранцам вывозить из страны прибыль), протестовал против проведения Китайско-Восточной железной дороги через Харбин (к чему прокладывать жизненно важную для нас дорогу по чужой территории?), а также выступал против дальневосточных авантюристов вроде Безобразова, которые фактически втравили империю в войну с японцами. Замена Николая еще в 1906 г. кем-нибудь другим при толковых министрах вроде Игнатьева могла, пожалуй что, стать последним шансом для российской монархии…

Последующие десять лет было тихо. Однако к 1916 г. ситуация сложилась сквернейшая. Русские войска отступали. Кадровая армия давным-давно выбита, для большинства новоиспеченных офицеров военного времени и мобилизованных солдат война была не более чем чужим предприятием, на которое их загнали насильно – лучше всего и подробнее всех об этом, пожалуй, написал барон П. Н. Врангель.

В тылу – достигшая космических высот спекуляция, громадные состояния сколачиваются в мгновение ока, рестораны набиты скоробогачами, Фаберже хвалится, что у него еще не было столь доходных лет – заказов столько, что и выполнить невозможно, положение со снабжением армии столь критическое, что приходится вводить продразверстку (а вы полагали, ее красные придумали?! Это вас кто-то обманул…)

Бардак, развал, пир во время чумы… И теперь уже не по тем чуланам, где собираются большевики, а по раззолоченным коридорам власти поползло мнение: Николаш-ку надо убирать, пока все не рухнуло окончательно…

И заговоры буквальным образом хлынули, как зерно из распоротого мешка. Столько их было, что можно запутаться…

Вспоминал начальник Московского охранного отделения Мартынов: поздней осенью 1916 г. в «черном кабинете» московского почтамта (где тайком вскрывали письма и делали копии с самых интересных) обнаружили письмо к видному общественному деятелю. Смысл заключался в следующем: московским лидерам так называемого Прогрессивного блока Госдумы сообщалось, что удалось «окончательно уговорить Старика, который долго не соглашался, опасаясь большого пролития крови, но, наконец, обещал полное содействие».

Из неподписанного письма недвусмысленно вытекало, что лидеры помянутого блока давно уже ведут «личные переговоры» с командующими фронтами, включая великого князя Николая Николаевича – причем ясно было, что речь идет о заговоре с целью захвата власти.

Кто такой «Старик», Мартынов не знал. Он поехал в Питер, к директору Департамента полиции Васильеву, и тот-то, опытный в столичных интригах, ему моментально выложил, что «Старик» – это начальник штаба Ставки генерал Алексеев (верховное главнокомандование к тому времени взял на себя сам император).

Мартынов, конечно, взвился. Начал говорить, что необходимо вывести из Москвы разболтанные и ненадежные запасные полки, заменив их кавалерийскими частями с фронта. Васильев с ним согласился и заверил, что напишет соответствующую бумагу в Ставку.

Тут-то Мартынова и осенило:

– А в чьи руки ваша бумага попадет? К Старику?

Васильев молча развел руками – ну что он мог сделать… Уже гораздо позже, после революции, оба бывших сыскаря встретились в оккупированном немцами Киеве, и там Васильев, уже не связанный никакими обязательствами, рассказал коллеге, что Департамент исправно отправлял в Ставку сообщения о намеченном перевороте, но они, словно в голливудском боевике, попадали как раз к тем, кто этот переворот готовил – они ведь были около императора…

И этот заговор в особенной тайне не держался. Военный историк Лемке, находившийся при Ставке, пишет в своих воспоминаниях, что в этом учреждении господа офицеры, не особенно уже и стесняясь непосвященных, говорили в полный голос о скором аресте царя. «При авторитете и роли начальника штаба арест и прочее могут быть совершены бесшумно. Николай прежде всего трус и притом трус даже не храбрящийся». Близкий к Алексееву генерал-квартирмейстер Пустовойтенко так и похвастался Лемке: мол, его шеф назначен на роль диктатора…

Считается, что именно этот переворот имел в виду и историк С. П. Мельгунов, называвший имена участников: Колчак, Брусилов, Рузский, Алексеев. Царя должны были арестовать в особняке графини Брасовой, жены великого князя Михаила Александровича. А источником столь ценной информации был не кто-нибудь – великий князь Николай Николаевич…

Это предприятие осталось невыполненным по весьма прозаической причине: в конце 1916-го Алексеев тяжело заболел, на время покинул Ставку, а без него, видимо, не рискнули…

Был еще и «морской» заговор, сложившийся в Морском министерстве. Здесь уже инициаторами был народец помельче – капитан первого ранга, помощник начальника штаба Капнист и редактор «Морского экипажа» Житков. Планировалось с помощью Гвардейского морского экипажа, включенного в императорскую охрану, заманить императрицу на броненосец и насильно увезти в Англию. Некоторые путчисты предлагали довести дело до логического конца – депортировать заодно и Николая II. Заговор не состоялся – впрочем, он с самого начала смотрелся не особенно серьезно, отдавая дурной опереткой…

Поодаль зрел заговор «земгусар». В декабре 16-го, после очередного съезда Союза земств и городов, часть его участников всерьез планировала, используя гвардейские полки, арестовать императорскую чету. Премьером они хотели видеть князя Львова, а кого предназначали в новые цари – толком неизвестно. Однако есть сведения, что сорвалось все из-за Николая Николаевича – он заявил, что армия пока что не готова заменить одного монарха на другого, и в военной поддержке отказал (подозреваю, он просто-напросто не хотел связываться с несерьезной публикой, какой безусловно смотрелись вороватые и болтливые «земгусары»).

Гораздо серьезнее, безусловно, был «заговор Гучкова». Вот в нем участвовали, как на подбор, персоны серьезные: кроме самого Гучкова, председатель Госдумы Родзянко, миллионер Терещенко, видные политики Милюков, Шингарев и Шидловский. Техническую сторону дела – то есть захват царя – должен был осуществить генерал Крымов, тоже человек достаточно серьезный и энергичный.