Загадочная русская душа на фоне мировой еврейской истории

Остановим Фрейда и обдумаем его выкладки:

1. Я уже обосновывал выше, в разделе «Тотем и табу», что в таких условиях табу на инцест устанавливать незачем, переживания не те, очень слабые, и порадовать себя есть чем. Освободившимися самками.

2. Тотем создать можно, конечно, но это будет не тотем в строгом понимании этого слова, а так…, «клуб филателистов».

3. А вот, откуда из того, что произошло, взялись социальные организации, нравственные ограничения и религия, хоть убей не пойму. Социальная организация первобытных рыболовов – пойму, социальная организация гомосексуалистов – пойму, так как и без убийства отца, из одной его боязни можно так организоваться. От чего нравственные ограничения? У их собаки уже совесть есть. Пусть на нее посмотрят и договорятся без убийства отца, разговаривать–то, я думаю, уже умели, хотя бы как ильфо–петровская Элочка–людоедка. Инцест только сегодня запретили себе, а он отнюдь не безнравственным казался, даже много позже им вовсю пользовались, начиная от богинь и кончая христианскими церквами. А что еще в те времена к нравственности относилось?

4. И, наконец, почему уважаемый психоаналитик, все никак не может объяснить переход от материнского к отцовскому наследованию? У него же, что в орде, что в братском клане – все еще материнское наследование, стыдно как–то уже. На дворе чуть ли не христианство, а у него все материнское наследование и вместе с ним еще только сегодня, после убийства отца, – зародыш его самого – «матриархального права, пока оно не сменилось патриархальным семейным укладом». Когда же сменится? Что, до коммунизма будем ждать патриархата? Я уже удивлялся чуть выше постулатам Фрэзера по этому поводу. Опять, снова да ладом? 

Продолжим: «С другим табу, защищающим жизнь животного–тотема, связывается право тотемизма считаться первой попыткой создания религии. С суррогатом отца можно сделать попытку успокоить жгучее чувство вины, осуществить своего рода примирение с отцом. Тотемистическая система была как бы договором с отцом, в котором последний обещал все, чего только детская фантазия могла ждать от отца: защиту, заботу и снисходительность, взамен чего сыновья брали на себя обязанность печься о его жизни, т.е. не повторять над ним деяния, сведшего в могилу настоящего отца. В тотемизме также заключалась и попытка оправдаться: «Если бы отец поступал с нами так, как тотем, то у нас никогда бы не явилось искушение его убить». Тотемистическая религия произошла из сознания вины сыновей, как попытка успокоить свое чувство и умилостивить оскорбленного отца поздним послушанием. Все последующие религии были попытками разрешить ту же проблему. Различными путями – в зависимости от культурного состояния, в котором они предпринимались, и от путей, которыми шли, но все они преследовали одну и ту же цель, – реакцию на великое событие, с которого началась культура и которое с тех пор не дает покоя человечеству» (выделено мной).

Слова–то красивые, а смысла в них – ноль. Во–первых, тотем этим ребятам создавать незачем, я уже объяснял. Во–вторых, почему клуб гомосексуалистов – основа религии? Основа религии – толпа для пропаганды какой–нибудь религии, но не основа самой религии. Основа религии – генетическая боязнь непонятного, как боится комнатная собачка выстрела из ружья, а приласкай ее, погладь – успокоится. Даже коммунисты в Кремле втихаря молятся, когда никто не видит, и верят целительницам–предсказательницам. Все, все без исключения верят во что–то сверхъестественное, которое хорошо бы ублажить: от уборщицы до президента, включая пропагандистов атеизма. Вот это и есть основа, которую используют ловкие люди. Собаки, хоть и совестливые, но в бога, по–моему, не верят. Попробовали бы у них религию создать, хоть с тотемом – сворой, хоть – без.

Лучше связать «табу, защищающее жизнь животного–тотема» не с «первой попыткой создания религии», а с внушением, гипнозом, если хотите. Нельзя трогать мать–богиню потому, что она одна (отца–бога я вообще выбрасываю, так как его не было, в том числе и в истории), значит, нельзя трогать и животное–тотем, ее заменившее, а потом – и статую богини. Но это же не первая попытка создать религию, это следствие создания религии. Внушили, что убивать царицу–мать не надо, выйдет себе дороже. И все это поняли, потому, что наглядно и прочувствовано. Дальше уже потребовалась изрядная доля внушения, чтобы отождествить мать–царицу с животным–тотемом, а потом еще большая, чтобы отождествить ее с хорошо обработанным камнем. Я хочу сказать, что тотем создавался не для религии, а по насущной необходимости и только в этом процессе путем наблюдения ловкие люди увидели раскрывающиеся возможности внушения: секта «дырочников» вообще «отождествила» бога с дыркой в углу избы. Поэтому во фрейдовском и классическом табу и не надо искать истоки религии. Истоки религии надо искать в умных людях, подмечающих «всеобщую боязнь людскую» и даже сейчас необъяснимую, в – «социологах», если хотите, желающих «жить лучше» всех остальных. 

«Но и другой признак, точно сохраненный религией, проявился тогда в тотемизме. Амбивалентное напряжение было, вероятно, слишком велико, чтобы прийти в равновесие от какого–нибудь установления, или же психологические условия, вообще, не благоприятствуют изживанию этих противоположных чувств. Во всяком случае, заметно, что связанная с отцовским комплексом амбивалентность переносится также и в религию. Религия тотемизма обнимает не только выражение раскаяния и попытки искупления, но служит так же воспоминанием о триумфе над отцом. Удовлетворение по этому поводу обуславливает празднование поминок в виде тотемистической трапезы, при которой отпадают ограничения «позднего послушания», вменяется в обязанность всякий раз заново воспроизводить преступление убийства отца в виде жертвоприношения тотемистического животного, когда, вследствие изменившихся влияний жизни, грозила опасность исчезнуть сохранившемуся результату того деяния, усвоению особенностей отца. Нас не удивит, если мы найдем, что сыновнее сопротивление также снова возникает отчасти в религиозных позднейших образованьях, часто в самых замечательных превращениях и перевоплощениях. Если мы проследим в религии и в нравственном прогрессе, еще не строго разделенных в тотемизме, последствия превратившейся в раскаяние нежности к отцу, то для нас не останется незамеченным, что, в сущности, победу одержали тенденции, диктовавшие убийство отца. Социальные чувства братства, на которых зиждется великий переворот, приобретают с этого момента глубочайшее влияние на развитие общества. Они находят себе выражение в святости общей крови, в подчеркивании солидарности жизни всех, принадлежащих к тому же клану. Обеспечивая себе, таким образом, жизнь, братья этим хотят сказать, что никто из них не должен поступать с другими так, как они все вместе поступили с отцом. Они исключают возможность повторения судьбы отца. К религиозно обоснованному запрещению убивать тотем присоединяется еще социально обоснованное запрещение убивать брата. Еще много пройдет времени, пока заповедь освободится от ограничения только кругом соплеменников, и будет гласить просто: не убий. Сначала место патриархальной орды занял братский клан, обеспечивший себя кровной связью. Общество покоится теперь на соучастии в совместно совершенном преступлении, религия – на сознании вины и раскаянии, нравственность – отчасти на потребностях этого общества, отчасти на раскаянии, требуемом сознанием вины» (выделено мной).

Вот все эти слова, а не только выделенные, истрачены зря, хотя и хорошие. Они не туда направлены. Хотя отца, может быть, и убили, только последствий этих не было и не могло быть. Повторяю: переживания не те. А вот если принять во внимание, что братья (чисто по названию, а не по действительному родству) убили инцестирующиую с ними мать в ревности ее к друг к другу (см. основополагающую мою таблицу в разделе «Тотем и табу»), тогда другое дело. Они бы смогли создать и тотем, и божество, но, заметьте, не мужского, а женского рода, каких пруд пруди в нашем исследовательском распоряжении под именем богинь–матерей. Я хотел, было, на этом закончить, но решил, что надо доказать свою мысль основательнее.