Дети Балтии-2. Сатурново Дитя(СИ)

"Как же быстро проходит время", - думала фрау Шарлотта. Она, как и говорила средней невестке, часто представляла своих взрослых детей не такими, как сейчас, а маленькими мальчиками и девочками. Это ещё один признак приближения дряхлости - или желания оттянуть её приближение, кто знает?

Наверное, она всё же была достаточно хорошей матерью. Но не могла любить всех одинаково, отдав своё сердце этому тихому, хорошенькому мальчику, оказавшемуся столь несчастным в любви. Почему-то болезни и страдания других детей не отзывались так сильно в её душе.

Он застонал во сне. Шарлотта перекрестила его, прошептала краткую молитву - как обычно делала, когда кто-то из детей или воспитанников болел и бредил. Потом сама легла в постель - час уже был поздний.

Граф видел не сон. Это, скорее, было воспоминание. Хотя... Нет, не всё, что Иоганн увидел нынче во сне, произошло в реальности. А может быть, он выдумал всё от себя? Никто не скажет.

Пустые коридоры гатчинского замка. Муж опять схватил её за руку, опять ей надо будет прятать синяки шалью - но Гансхен всегда замечал эти синяки и не верил тому, что говорит всем Julie: "Я просто наткнулась на стол, у него очень острые края..." или "Поскользнулась и упала, какая досада". Её муж всегда обращался с ней слишком грубо. Иоганн стоит на часах и старается не смотреть, и кусает губы от бессилия. Когда Константин приближается, то он замирает, придав своему лицу "вид бравый и придурковатый". "Сейчас мы развлечемся", - говорит цесаревич. - "Сейчас нам будет весело, да, Жюли?" - и больно щиплет девушку. Та готова расплакаться, и Гансхен чувствует, как ярость разгорается в его душе... Что бы он тогда отдал, дабы не видеть слёзы на этих прекрасных ореховых глазах? Жизнь свою, быть может. "Залезай", - говорит Константин, указывая на вазы в античном стиле, расставленные вдоль стены. - "Не застрянешь". "Но..." - Юлиана испуганно оглядывается на мужа. "Залезай, кому сказал!" - он подталкивает великую княгиню к вазам, грубо таща её за руку, - такую красивую, плавную, нежную, чуть смугловатую руку, и Иоганн готов расплакаться как девчонка. И набить эту курносую и конопатую морду. Плевать, что "великий князь". Юлиана, подняв ногу и обнажив маленькую ножку в тёмном чулке, шагнула в одну из ваз. "Ну всё, кто не спрятался, я не виноват", - и Константин вынимает из кармана пистолет - Иоганн сразу узнает кавалерийский пистолет марки Кетланда, хорошее оружие. "Ничего такая штука, да?" - показывает он Ливену. - "Сейчас посмотрим, как она стреляет". Константин встаёт, прицеливается, и тут Гансхен набрасывается на него и вцепляется в руку с заряжённым пистолетом. "Ты что, дурак?" - говорит цесаревич не столько разгневанно, сколько удивлённо. - "Там же холостые патроны". "Я вызываю вас...", - говорит Иоганн. - "Завтра, через платок..." И тут сон заканчивается...

Потом он вспомнил. Юлиана. Та, которую он когда-то любил. Одно из имен Эрики, как он узнал, тоже было "Юлиана". И чем-то они были похожи. И из-за той, из-за несчастной принцессы, ему пришлось уехать в Астрахань, на край земли.

Жизнь ходит кругами. А он, Гансхен, никогда не будет счастлив с женщиной. Как никто из его братьев.

На следующий день он уехал в Ригу, командовать дивизией. В адъютанты ему был назначен только что вернувшийся из похода Георг фон дер Бригген.

ГЛАВА 2

Пулавы, март 1806 г.

Анжелика смотрела на нежные лиловые крокусы в горшках, которые хотела пересадить в открытый грунт. Цветы ей очень нравились - яркая, сочная зелень листвы, плотные, но нежные лепестки с причудливыми прожилками, через которые, как через плотную вуаль, просвечивало солнце. Почему-то только глядя на крокусы, девушка осознавала, что цветы, как и прочие растения - оказывается, живые существа. Конечно, будучи весьма сведущей в ботанике, она знала этот факт с детства. "Живое среди мёртвого", - подумала княжна, оглядев могильные кресты кладбища. Она полила крокусы и добавила: "А я, интересно, жива или уже умерла?"

Цветы Анжелика собиралась высадить на могиле старшего брата, похороненного в январе. Церемония была очень тяжёлой. Юзефа хоронили в закрытом гробу, и ничего от него не осталось на память, кроме миниатюрного портрета, на котором он вышел весьма похожим на неё - хотя в жизни к ним надо было ещё хорошенько присмотреться, чтобы понять, что они родные брат и сестра.

Князь Адам присутствовал на похоронах племянника и, когда все пошли к столу, на поминальную трапезу, произнёс: "Он ещё за это ответит". И Анж, и её бабушка догадались, кого имеет в виду Чарторыйский. Изабелла прошептала ему: "Осторожнее, сын". "К чёрту осторожность!" - воскликнул он тогда, вышел из-за стола, резко отодвинув стул, и пошёл в свои покои. На это мало кто обратил внимания - в горе обычно приличия редко соблюдаются. Княгиня Анна, за рассудок которой княжна опасалась, впала в какой-то мрачный ступор, сменивший её обычную экспансивность. Но в то же время она стала чаще общаться со своим братом Адамом так, что они напоминали двух заговорщиков. Анжелика проводила всё это время с княгиней Изабеллой - то в лечебнице, то в оранжерее, то в кабинете.

С виду казалось, что всё идет как обычно. Разве что обитатели Пулав облеклись в черные одежды, и ксёндз в костеле св. Троицы проводил службы в память "раба Божьего Иосифа, убиенного на поле брани". Адам не торопился с отъездом в Петербург. Она очень редко с ним встречалась, и то, что было в октябре, уже не повторилось. Анж и не желала повторения.

Вытерев руки от влажной земли, княжна сняла фартук и направилась к выходу из оранжереи. "Может быть, и хорошо, что его похоронили на кладбище, а не в церкви. Там мрачно и плохо", - подумала Анжелика, глядя на нежное мартовское небо над головой. Потом она закрыла глаза, подставив лицо под пригревающие лучи солнца и не заботясь о том, что загорит и покроется веснушками - к чему приличия, она не собиралась больше бывать в свете, а в монастыре неподобающий цвет лица никого не заботит... Княжна попыталась представить, что там, под землей. За три месяца одежда на нём наверняка уже истлела, обнажились кости... Рядом с его могилой росла яблоня - она могла пустить свои корни в гроб с юным князем, пронзить его жилы, а по осени бы дала яблоки... Это была "дичка", всегда дающая мелкие и кислые плоды; но кто знает, может быть, они стали бы слаще...

- Ваше Сиятельство! - окликнул её кто-то.

Она быстро натянула перчатки и обернулась. Увидела высокого молодого человек с несколько нахальным выражением лица. Жан де Витт, не иначе. Пасынок Потоцких. Сегодня прибыл с соболезнованиями.

- Ах, это вы, - сказала она, по-светски улыбнувшись.

- Сочувствую вашему горю, - проговорил де-Витт вкрадчиво. - Это так ужасно - терять родного брата.

Он прихрамывал - якобы его зацепило в сражении под Аустерлицем, но никакой перевязки она не видела. Анжелика знала, что если бы он и вправду был ранен в голень, то не обошлось бы без перелома костей, а значит - гипса и лотков. От ран в мякоть так не хромают. И ещё он нарочно носил с собой трость, которая, как полагала Анж, была частью его образа "пострадавшего на войне героя". На самом деле, из-за того, что эта трость весила, как минимум, пуда полтора, она больше годилась для отпугивания бродячих собак, чем для опоры при ходьбе.

Де-Витт ей не очень нравился - слишком масляно глядел на неё. И да, понятно, почему он подкараулил её, чтобы выразить свои соболезнования лично. "Надо было позвать Гражину", - досадливо морщась, подумала девушка. Но Анж привыкла ходить повсюду одна. И могла постоять за себя.