Немцы и калмыки 1942-1945

С такой же ненавистью проведённая антирелигиозная кампания стала прежде всего началом уничтожения древней калмыцкой народной культуры, поскольку та видела свои корни прежде всего в религии.

Точно так же как несколько позже в Бурятии, с середины двадцатых годов в Калмыкии систематически уничтожались храмы и монастыри.

(В годы принудительной коллективизации все монастыри были не только закрыты, но и разрушены, их имущество, святыни, священные жертвенники и книги уничтожены ... Одновременно с закрытием монастырей и храмов, арестом и ссылкой священников, происходила конфискация предметов религиозного культа у частных лиц. Отряды «лёгкой кавалерии» комсомольцев и бригады из членов «Союза воинствующих безбожников» шли из дома в дом и отбирали религиозные вещи.

«Наши храмы, святыни были разграблены, сожжены и уничтожены большевиками. Наши жрецы были сосланы в Сибирь, где они все погибли.»

Калмыцкий источник автору 15.5.1971 года. Или: Balinov, The Kalmyk Buddhists)

Вместе с ними погибли оригинальные архитектурные памятники калмыков.

Погибли невосполнимые культурные ценности: книги и рукописи религиозного, философского, медицинского и естественно-научного содержания, тибетские письмена по дереву, легендарная шёлковая роспись «сураши», другие произведения искусства.

По свидетельству известного монголиста профессора Н.Н. Поппе: «Древняя калмыцкая культура была полностью уничтожена. От неё не осталось даже следа.»

Когда позже в Элисте был открыт краеведческий музей, в его антирелигиозном отделе не было ни одного ценного экспоната. Только дешёвая иконка и несколько «бурханчиков» массового производства.

Уничтожение обычного экономического образа жизни, ламаистской религии и национальных сокровищ калмыцкой культуры было для советского режима необходимой предпосылкой для установления нового порядка.

Сюда же нужно отнести и окончательную отмену старой калмыцкой письменности, введённой в 1648 году ламой Зая Пандитом — «Тодо Бичиг», и замену её кириллицей.

Поскольку даже критики советского режима оценивают это событие положительно, нужно учесть, что следствием этого стала перенасыщенность калмыцкого языка русскими и иностранными выражениями, а любой протест стал восприниматься как «местный шовинизм» или «национально-буржуазный уклон».

Даже гениальный памятник калмыцкой литературы «Джангар» получил своё признание только годы спустя после обязательного «переосмысления» уже в советском смысле.

(В отличие от официального советского мнения, профессор Поппе придерживается широко распространённой в монголистике версии, что «Джангар» был создан вскоре после возвращения части калмыков в Азию, т. е. в конце 18-го века.

Эпос «Джангар», который по мнению Поппе и Владимирцева относится к «выдающимся эпосам мировой литературы» и не уступает «по своей красоте и содержанию «Илиаде», «Одиссее», «Сказанию о Нибелунгах» и «Песне о Роланде» пользуется у калмыков огромной популярностью.

Бергманн, который в 1802–1803 г.г. сделал о нём первые свидетельства, называет автора «Джангара» «калмыцким Орфеем», «достойным величайших поэтов древности».)

Советская администрация — ещё более чем Царская — настаивала на переходе калмыков к осёдлой жизни.

Большинство из них жило несколько позже уже не в привычных кибитках, а в глиняных землянках, что однозначно улучшило повседневную гигиену. В центре степи была построена столица Элиста, впрочем, без учёта природных условий, так что, жители, например, долго страдали от недостатка воды.

Более современные общественные здания были резким контрастом окружающей их нищете и вызывали позднее у немцев странные чувства.

Как говорит Агеев, большинство калмыков не приняли жизнь в этом «социалистическом городе», и значительная часть его жителей действительно состояла из русских. В советское время велись стройки в сельских районах. Было построено много перерабатывающих предприятий, из которых в Элисте было 55 мелких и 6 более крупных.

О кочевой жизни в привычном смысле уже не могло быть речи — в 1935 году 72% калмыков вели осёдлый образ жизни по сравнению с 17% дореволюционного времени.

Грубое вмешательство в религиозную, культурную и хозяйственную жизнь, и прежде всего разрушение прочных социальных основ вызывали среди населения постоянные возмущения и протесты, которые подавлялись уже силой.

Во времена большой «чистки» массовые аресты не обошли Калмыкию стороной, жертвами их стали видные представители государственных и партийных органов, среди которых оказался даже А.Пюрбеев, председатель Калмыцкого облисполкома и секретарь обкома. Многие известные общественные и культурные деятели, такие как Чапчаев, поэт Амур-Санан, Косиев и другие исчезли, как и все ещё жившие буддийские священники.

(«This purge destroyed the entire Kalmyk intelligentsia ... As many as 5000 persons were liquidated ... The entire priesthood ... was liquidated ... The national economy was completely ruined», Arbakov, p. 34.

Беседа автора с майором Арбаковым 25 и 26.10.1971 года.

Чапчаев и Амур-Санан принимали в 1918 году участие в советском съезде Калмыцких депутатов в Калмыцком Базаре.

Как первые представители Коммунистической партии в Калмыкии они встречались с Лениным в 1919 году.

Позже Чапчаев выступил против коллективизации.

Амур-Санан известен как автор автобиографической повести «Мудрёшкин сын», опубликованной в 1925 году, и является самым известным калмыцким писателем того времени … «Незаконно репрессирован, посмертно реабилитирован».

Человеком большого таланта был и Косиев.)

В КАССР теперь правили только русские, занимавшие все ключевые посты, или контролировали таковые через своих т.н. «заместителей».

Хозяевами в республике были русский секретарь обкома ВКП(б) Лаврентьев и его заместитель — русский Касаткин, но вовсе не калмыцкий председатель Совета Народных Комиссаров Калмыкии Гаряев. Военкомат республики, НКВД, оперативный отдел НКВД, отвечавший за аресты и террор, другие ключевые посты, занимали русские.

Шамба Балинов, калмыцкий политик, эмигрировавший в Германию, сравнивавший деятельность советского руководства с калмыцкой политикой Царского правительства, говорил о попытке советского режима уничтожить национальные особенности калмыцкого народа, ассимилировать его на основе русского языка и культуры в целях создания единого, великорусского «советского народа».

Но к началу войны в Калмыкии были ещё живы священные понятия о семье, национальное самосознание, преданность Буддийской религии и память о прежней свободной кочевой жизни.

8-го января 1943 года профессор фон Рихтгофен записал, что он «обнаружил у самых простых людей в степи, точно так же как и у без сомнения самых образованный людей в городе, резко антибольшевицкое, национально-калмыцкое сознание. Процент действительных большевиков, к счастью, очень мал.»

Из сказанного совсем нетрудно понять причины, которые подвигли калмыков к сотрудничеству с немцами.

Естественно, что калмыки ещё не имели чётких политических представлений, но как сказано в немецком документе, они в любом случае ожидали «восстановления своих национальных основ» под защитой Германского Рейха.

Если всего этого было ещё недостаточно, чтобы дружески встретить приход немцев, то была и другая причина, которая была вызвана неизбежной военной мерой советских властей: эвакуация сельского хозяйства на восток за Волгу и в Казахстан, прежде всего массовый угон скота.

Как того справедливо опасались партийные и правительственные круги Калмыкии, это имело бы для населения трагические последствия.

Когда немецкие войска в конце июля 1942 года быстро прорвались под Ростовом на юго-восток, поступили первые двусмысленные распоряжения об отгоне колхозного и совхозного скота «на летние выпасы» из угрожаемых районов, речь шла о Западном, Яшалтинском, Приютненском, Троицком, Сарпинском, Малодербетовском, Кетченеровском, Черноземельском и Юстинском улусах.