Император Николай II и заговор генералов

Александра III все боялись, как огня.

– Перестань разыгрывать Царя, – телеграфировал Александр III тому же самому Сергею Александровичу в Москву.

– Когда Русский Царь удит рыбу, Европа может подождать, – ответил он одному министру, который настаивал в Гатчине, чтобы Александр III принял немедленно посла какой-то великой державы.

Однажды какой-то чрезмерно честолюбивый министр угрожал отставкой Самодержавцу. В ответ на эти угрозы Царь взял его за шиворот и, тряся, как щенка, заметил:

– Придержите-ка ваш язык! Когда я захочу вас выбросить, вы услышите от меня об этом в очень определенных выражениях.

Когда Вильгельм II предложил Александру III “поделить мир между Россией и Германией”, Царь ответил:

– Не веди себя, Вилли, как танцующий дервиш. Полюбуйся на себя в зеркало.

Трагедия России заключалась в том, что такому волевому человеку было суждено умереть в возрасте сорока девяти лет» (Вел. кн. Александр Михайлович «Книга воспоминаний»).

Император Николай II представлял собой разительный контраст своему отцу. Это видели и в России, и за границей. И все враги России, как внешние, так и внутренние, поняли, что им предоставляется возможность использовать царствование мягкого, доброго Монарха для сокрушения ненавистного им Самодержавия. А когда Государь повел страну к небывалому расцвету, это решение стало императивом для Запада и их последователей в России – теперь или никогда! Навязанная России война ускоряла эти сроки; а когда появилась возможность победы России над внешним врагом и, как следствие этого, превращение ее в несомненного гегемона Европы, все было брошено на подлинный штурм Верховной Власти.

Но возникает еще один, кардинальный вопрос: почему Императрица Александра Федоровна получила такое влияние на Государя в последние два года перед революцией? Государь, как человек несомненно умный и чуткий, видел, как какая-то невидимая сила руководит переменой в настроении общества, в отношении к Нему и представителей бюрократии и общественности (за очень небольшим исключением), и родственников, и, конечно, иностранного мира. Единственным человеком, которому Он верил вполне, была Его Супруга. Государыня же, на голову стоящая выше всех и Великих княгинь, и представительниц нашего «света», понимала и чувствовала, что готовится «великая измена», что Государю лгут и министры, и Великие князья, и генералы, и все эти «даже не придворные, а просто сброд» (выражение Суворина). Государыня верит в Распутина, как в святого, приближает к себе недалекую, восторженную и экзальтированную Вырубову, потому что верит в ее преданность (что и было на самом деле), настаивает на некоторых назначениях и увольнениях по признаку лояльности к Государю, и действительно так и было – несомненно умный и способный Поливанов, дельный Кривошеий и «тонкий» Сазонов были уволены Государем, потому что они не были лояльны и Нему, а один из них (Поливанов) был явным изменником. Штюрмер не был способным и умным министром, Протопопов не был опытным администратором, но они не вели интриг против Государя и Государыни и это уже одно делало возможным их пребывание на высоких постах. Какая это была трагедия и для Государя и Государыни! Что же касается Распутина, то никакого влияния на события «старец» не имел, и если за него цеплялись несколько выскочек и конспирировали, то результатов таких конспираций не было и быть не могло. Государь не вникал в слухи о Распутине и терпел его ради Императрицы, верившей его силе.

Но клеветали светские гостиные, бюрократия, купечество (нашим толстосумам не давало покоя влияние иностранных банкиров и промышленников на политику), печать и часть офицерства. Клевета создает обвинение в измене Государыни, и Дума аплодирует негодяям, сообщающим эту наглую ложь. Государю надоедают своими «предупреждениями», советами, Ему угрожают.

И тут мы имеем дело с явным подлогом.

Не влияние Государыни на Государя вызывают все эти слухи, клевету и приближают роковые события, а наоборот – все грязные слухи, явная и обдуманная клевета, интриги и настоящие заговоры делают влияние Государыни все более значительным, так как Император не может уже верить всем этим изолгавшимся и интригующим родственникам, министрам, обнаглевшим «народным представителям» и окружающим Его изменникам.

«Государь внезапно оказался без рук: Он ощутил вокруг себя пустоту. Вместо честных и добросовестных исполнителей своих предначертаний Он уже раньше все чаще видел “советников” и “подсказчиков”, в глазах которых Он “мешал им” «спасать” Россию!» (Архим. Константин «Памяти последнего Царя»).

В своем изложении я подошел вплотную к роковым событиям февраля 1917 года. Мы тогда увидим, с каким величием, с каким царственным благородством, с какой невероятной выдержкой, стоившей Ему такого напряжения, Государь встретил выпавшие на Его долю испытания. А всеми оклеветанная, всеми ненавидимая Государыня окажется на такой нравственной высоте, что даже Ее явные недоброжелатели склонятся перед этим явлением. «Укоряемы – благословляйте, гонимы – терпите, хулимы – утешайтесь, злословимы – радуйтесь (слова св. Серафима Саровского) – вот наш путь с тобой», – писала Государыня из Тобольска Вырубовой.

Остается еще сказать о дворцовом коменданте Воейкове. На него, как из рога изобилия, сыпались обвинения чуть ли не в том, что он «взял в свои руки Государя» (вопреки установившемуся мнению, можно сказать, что Государя никто не мог «взять в свои руки»), что он вместо вверенного ему дела занимается коммерцией, что он «Распутинец» и прочий вздор. Бубнов дошел в своих воспоминаниях даже до того, что «Воейков, покинул в критическую минуту, облагодетельствовавшую его Царскую Семью».

На самом деле было, как раз наоборот, «…только по настоянию генерала Алексеева, который этого требует и говорит, что если я (Фредерикс. – В. К.) и Воейков останемся в Ставке, он не ручается за спокойствие Его Величества» (Д. Дубенский «Как произошел переворот»).

Ген. Спиридович, который служил под начальством Воейкова несколько лет, говорит о своем начальнике следующее: «Пуришкевич резко обрушился на правительство, упоминал о темных силах, которые окружают Государя, очень некрасиво обрисовал деятельность Дворцового Коменданта Воейкова. Он заявил, что Воейков получил от Министерства путей сообщения миллион рублей на постройку ветки в свое имение с минеральной водой “Кувака”. То была ложь, которую через три дня опровергнул с той же трибуны сам министр (путей сообщения. – В. К.). Ни одной копейки субсидии Воейков не получил, а железнодорожная ветка туда никогда и не проводилась. Но клевета была пущена, и она облетела всю Россию. Надо было дискредитировать представителей власти, близких к Царю. Но при Дворе отлично знали безупречность Воейкова по отношению казенных денег, знали и подкладку речи Пуришкевича. При предшественнике Воейкова, при генерале Дедюлине, Пуришкевич получал от него ежегодно субсидию 15.000 руб. Воейков нашел подобную выдачу излишней и перестал субсидировать Пуришкевича на его партийные, очевидно, предприятия. Пуришкевич стал всюду и везде критиковать и бранить Воейкова и вот теперь громил того с его водой “Кувакой”. Врагов у Воейкова было достаточно много, и речь Пуришкевича имела большой успех. Генерал “от кувакерии” сделалось нарицательной кличкой» (А. Спиридович).

Вот еще один отзыв о Воейкове: «Государь относился к Воейкову доверчиво, как к распорядительному Дворцовому Коменданту, бодрому, веселому человеку, хорошему хозяину, но, конечно, Его Величество чувствовал, что Воейков не советчик в государственных делах и особого значения ему не придавал» (Д. Дубенский «Как произошел переворот»).

Но Воейков был действительно предан Государю, терпеть не мог «прогрессивной» общественности (не в пример высшим командирам армии) и этого было достаточно, чтобы его обливали повсюду грязью. Распутина он терпеть не мог, за что и вызвал в последнее время перед революцией немилость Государыни. Воейкова в особенности не любили Алексеев, Лукомский и Рузский.