Пределы выживания (Полигон - I)

Мы идем темными коридорами и входим в небольшую так же плохо освещенную залу. В ней шесть коек, на пяти видны спящие люди, одна пустая и аккуратно заправлена.

- Вот, они. Первая сестра Елена, заболела десять дней назад. Сестра Елена, проснитесь.

Игуменья без церемоний расталкивает спящую женщину, ее лицо перебинтовано и видно как в щелочках марли открываются глаза и отрешенно смотрят на нас.

- Посмотрите ее.

Матушка бесцеремонно сдирает с нее одеяло и я чуть не вскрикиваю. На теле-скелете, багровые и кроваво-красные пятна разной величины язв.

- Это... полигон?

- По дороге в поселок Камышевку попала под обстрел... ракета разорвалась в километре от них. Белое облако, образовавшееся после разрыва, мгновенно понеслось во все стороны и накрыло несчастных...

- Вы говорите их, это вот эти на койках?

- Нет. Остальные женщины погибли. Буквально сгорели... не смотря на то, что были в одежде, осталась она... одна.

Я наматываю на палочку вату и аккуратно провожу по больной багровой коже, никакой реакции. Потом качаю головой.

- Вы только можете облегчить ее страдания, смазав календулой или катаполом. Увы, она безнадежна.

- Идите сюда. Здесь другая больная. Ирина проснитесь.

Это молодая девушка, она приподнимается на подушке и сонно смотрит на нас.

- Что стряслось, матушка?

- Тебя хочет посмотреть доктор.

Я щупаю ее молодое тело и поражаюсь его упругости.

- Что у вас болит?

- Грудь. Правая грудь.

В районе правой груди большая опухоль величиной с кулак.

- Давно?

- Вот уже месяц...

Врет. Болит давно, только сейчас пошел процесс. Нужно срочно хирургическое вмешательство и грудь придется снять.

- Ее надо прислать в госпиталь. Необходима операция.

- Надежда есть?

- Не могу сказать. Очень запущена.

- А вы могли бы сами сделать операцию?

- Я не ахти какой хирург, матушка. Более сложные операции, должны делать специалисты в оснащенных операционных... Ее надо туда...

- А как же... с кесаревым сечением?

- Вообще то я проходил практику и простые..., как с роженицей, еще могу...

Игуменья сразу сжимает губы.

- А жаль. Вот третий больной.

Это старушка, она даже не открывает глаз, несмотря на то, что игуменья ее расталкивает. Печать смерти на ее лице и сразу качаю головой, как дотрагиваюсь до ее руки. Судя по всему у нее разрушена печень. Желтизна кожи потрясающе выглядит даже в этом полумраке. Матушка все поняла по моему взгляду и идет к следующей койке. Здесь опять молодая женщина, она проснулась давно и улыбаясь ждет своей очереди.

- Что у вас?

- Жжет здесь, - она пальцем ткнула в живот.

- Давно?

- Не а...

- Говори все, Маланья, - требует игуменья.

- Да землю обрабатывала, хотела капусту посадить, пыли много, вот и наглоталась. Потом военные пришли сказали пол участка заражены какими то дио...кси...нами. С того раза и стал живот болеть. Месяц назад то было.

- Земля где?

- У дома, где ж ей быть то.

- А где живете?

- В Камышевке.

Я поворачиваюсь к матушке.

- Ей нужно обследование...

Она кивает головой и подходит к последней койке. Ее рука сдергивает одеяло и я вижу, что это покойница.

- Она мертва.

- Умерла, царствие ей небесное. Сейчас пришлю сестер. Пойдемте, доктор.

Мы опять возвращаемся к ней в келью.

- Что вы скажите, доктор, о моих больных?

- Плохо. Все ужасно плохо. Для них нужна клиника.

Она отрицательно качает головой.

- Ко мне приходил майор Молчанов, - продолжаю я, - он предлагал лечить больных людей жертв полигона. Они ведь все жертвы?

- Да. Но военным я их не отдам.

- Почему, матушка?

- Этот майор и его помощники настоящие палачи и садисты. Они не лечат, они проводят эксперименты над больными и я вынуждена дать некоторым из них право помереть спокойно у меня в монастыре.

- Этого не может быть...

- Вы еще очень молоды, доктор и много не понимаете. За этой колючей проволокой правды нет. Здесь правит военная машина, для которой раздавить человека, что раз плюнуть, - она устало пошевелила рукой. - Уже поздно, доктор, я отправлю вас домой. Никому не говорите, что вы здесь были и видели.

Я взглянул на часы. Время было - шесть часов.

Меня будит Надежда.

- Доктор, пора вставать. Из столовой вам уже давно принесли завтрак.

- Что, сегодня опять прием?

- Сегодня воскресение. У нас свободный день, но... это так считается. Если будут больные, то придется принять.

Никто не идет, я сижу и читаю книги, стараюсь наверстать упущенное по отравлениям и инфекциям. Внизу скрипит тормозами газик. Быстро сбегаю вниз. В дверях появляется сам начальник спец части, полковник Семененко. Надежда, при виде него, в ужасе отшатывается и прячется в туалете.

- Здравствуйте, доктор. Тихо у вас как здесь.

- Здравствуйте, Владимир Дмитриевич. Проходите в кабинет.

Полковник оглядываясь, проходит в мою рабочую комнату.

- Здесь почти ничего не изменилось, - говорит он и садится на стул.

Я устраиваюсь напротив его.

- Чем обязан вашему появлению здесь?

- Меня все жжет дикое любопытство, почему иногда наши подопечные не спят. Ладно, не спять часовые на посту, дежурные на станции и связи, а вот в монастыре... понять не могу, почему. Приехал к вам, может вы мне поможете?

Вот, сволочи, уже донесли.

- Это весьма щекотливый вопрос, Владимир Дмитриевич. Действительно этой ночью я был в монастыре и профессиональная этика мне не позволяет раскрыть, кто там болен и чем болен. Могу только сказать, для окружающих это безопасно.

- Ага. Ох уж эти доктора, что пастыри, все тайны берегут. Это хорошо, но меня больше беспокоят настроения, это то что не обязательно может находиться в сфере вашей профессиональной этике?

Я настороже.

- Если это относится к психологии, то это относится к моей работе, если криминальные мысли, то нет. Я бы первый доложил о них вам.

- Похвально. Спасибо, доктор. Вы с меня сняли тяжкий груз. Бывшая покойница, Мария Ивановна, что работала до вас, здесь, меня всегда понимала. И я был бы рад, чтобы и с вами у нас было такое же взаимопонимание.

Я киваю головой.

- Ну что же, сегодня воскресение, - рассуждает полковник, - все должны отдыхать, а у меня полно работы. Спасибо, Борис Дмитриевич, засиделся я у вас, поеду к себе.

Он поднимается и жмет мне руку.

Когда полковник уходит, появляется Надежда.

- Что он вам говорил?

- Вербовал в доносчики.

- Я так и знала, - в отчаянии говорит она. - С бедной Машей так же произошло, сначала попользовал, потом выкинул...

- Разве она умерла не от инфекции?

- Нет. Она покончила жизнь самоубийством. Сначала этот тип требовал сведений, а потом... довел... Маша была доверчивой, к тому же слабовата и не могла противостоять ему.

Надежда чуть не заплакала.

Через час пришла Верка. Она смущенно со мной поздоровалась и, косясь на медсестру, неуверенно говорит.

- Доктор, здесь вас один человек просил к нему зайти.

- Кто то заболел?

- Да нет. Это дед, дед Тимофей, его еще кличут - кривой дед, который уже у вас был.

- Это с одним глазом?

- Он, самый.

- Что ему надо?

- Не знаю.

Я смотрю на Надежду. Она кивает головой.

- Сходите, доктор. Если что будет срочно, я добегу, вызову вас.

У деда грязная изба, черные закопченные бревна давно источены жучками и плесенью грибка. На полу горы мусора и пыли.

- Ага, пришел значит.

Дед воинственно задрал голову и повернулся ко мне здоровым глазом.

- Заходи, заходи, не смотри, что так мусорно. Хозяйка есть, грязи нет, хозяйки нет, грязь есть. Вот и у меня нет старухи, а руки на эту дребедень поднять не могу.

- Дед, давай я уберу, - просит Верка.

- Циц... Каждый свечек имеет свой шесток. Без тебя разберусь. Ты извини меня, доктор, за то что отругал в первый же день, не прав был. Сам посуди, в эту дыру могут прислать или неумеху, или неудачника, а как ты попал, не знаю...