Восточная Пруссия глазами советских переселенцев

сколько магазинов грабили! А почему еще их трудно было взять: у них оружие

наше, обмундирование наше. День работал, а ночью переоделся в нашу форму и

поехал. Но там повсюду были наши отряды, которые вылавливали их.

А вот Раиса Кузьминична Е ж к о в а, жившая в Нестеровском районе, тоже у

самой границы с Литвой, на вопрос о литовских бандах ответила: «Нет, не

слышала что-то...».

Письмо в ЦК

Беседуя с переселенцами о первых годах жизни в области, мы неизменно

задавали вопрос: коснулись ли их самих, родственников и знакомых

политические репрессии? Большинство в ответ пожимало плечами и не могло

вспомнить ничего определенного. Те, кто вспоминал,

говорили в основном о репрессиях 1937—1938 годов, еще на старом месте

жительства.

— Нашу область это как-то миновало, я не знаю о репрессиях в области, —

говорит Юрий Михайлович Феденев. — Люди пришли с фронта, у них было

настроение работать. Если кого и вылавливали, так это бывших полицаев,

которые стремились слиться с прибывающим трудовым населением.

— У нас в семье репрессий не было, — отвечает на вопрос Зинаида

Иосифовна Опенько. — Это же касалось видных людей, а у нас таких не было.

Крестьяне работают — и работают. Нас не трогали.

Мария Павловна Тетеревлева вспомнила, как однажды ночью году в 1949

чекисты забрали мужа ее подруги, который работал в военной комендатуре

Калининграда. Подруга говорила, что арест был след- I ствием доноса, и после

короткого разбирательства арестованного отпус- I тили домой через несколько

месяцев. «Репрессий в том виде, как они мне запомнились в тридцать седьмом и

тридцать восьмом годах, здесь я не видела, — говорит Мария Павловна. — То

есть я не видела, как исчезают люди. А именно так мы ощущали репрессии у себя

на родине, в Архангельске, до войны».

А вот авторитетное свидетельство бывшего работника госбезопасности

Николая Сергеевича Крылова:

— В новую область выезжали из бывших оккупированных территорий страны

разные преступные элементы: уголовники, власовцы, прислужники немцев.

Поэтому у работников милиции и госбезопасности было очень много работы по

розыску, выявлению и обезвреживанию этих преступников.

Но были в самой западной области страны и случаи политических репрессий,

об этом также свидетельствуют воспоминания первых переселенцев и ряд

документов.

«...преобладающее количество дел о контрреволюционных преступлениях,

рассмотренных областным судом во 2-м полугодии 1947 года, являются дела о

контрреволюционной агитации и пропаганде. Таких дел судебной коллегией

рассмотрено 37 в отношении 86 человек, из которых осуждено 62 человека и

98

оправдано 24 человека. Из означенного числа лиц осуждено граждан СССР — 8

человек, все прочие немцы — германские подданные».

Из справки председателя облсуда И. Котивеца о судебной практике по

контрреволюционным преступлениям от 5 января 1948 года.

ГАКО. Ф. 361. Оп. 6. Д. 1. Л. 21.

Осуждены и высланы органами МГБ за 1946—1951 гг. всего 168 семей

переселенцев, в том числе: в 1946 г. — 3, 1947 г. — 14, 1948 г. — ' 45, 1949 г. —

59, 1950 г. — 29, 1951 г. —18.

Из отчета переселенческого отдела Калининградской

области за 1951 год.

ГАКО. Ф. 183. Оп. 5. Д. 136. Л. 37.

Некоторые наши собеседники сам термин «политические репрессии»

толковали очень широко, считая таковыми, например, преследования по

знаменитому сталинскому указу от 26 июня 1940 года. Только за три месяца

(август-октябрь 1946 года) судами области было рассмотрено таких дел 844, то

есть людей судили за опоздания и самовольный уход с работы.

Так, Петр Арсентьевич В ачаев навсегда лишился сестры:

Мои старшие братья и сестра Матрена учились в ФЗО, а там всегда был

голод. Вот они и убегали домой чего-нибудь поесть. И за это их поймали и

посадили. Сестру на семь лет. Отправили работать на военный завод. И

однажды, когда там разминировали что-то, произошел взрыв, и моя сестра

погибла. Нам сказали, что это был несчастный случай.

’1— За религию преследовали очень сильно, — считает Октябрина Ивановна

Мешковская.В соседнем доме жила одна бабушка, которая верила в Бога. Так

вот, однажды днем, часа в два-три, когда мы играли на улице, пришел мужчина в

сером костюме; в кармане у него лежал пистолет. Старушки не было дома, он ее

ждал, развлекаясь тем, что стрелял по птицам из пистолета. Когда она пришла,

он ее увел. Больше я ее не видела.

В результате многочисленных бесед у нас сложилось впечатление, что нет

оснований говорить о хоть сколько-нибудь масштабных политических репрессиях

на территории нашей области.

А вот о своей собственной судьбе рассказала Екатерина Максимовна

Коркина. В 50-е годы она вела дневник, в котором описала свои злоключения:

арест, следствие, суд, свое хождение по лагерям. Она приехала в Калининград

вместе с двумя дочерьми из Сталинска (Кузбасс) по вызову мужа, офицера-

фронтовика. Это случилось в феврале 1946 года. Работу по своей специальности

учительницы найти оказалось непросто, поэтому пришлось устроиться старшим

нормировщиком в авторемонтную базу Балтфлота.

Однажды поздним вечером 21 февраля 1948 года к ней на квартиру пришли

сотрудники МГБ и предъявили ордер на арест и проведение

обыска. Искали долго. Просмотрели всю переписку, перевернули чемо- даны,

сделали опись имущества. Вся процедура длилась около двух часов. Затем Е. М.

Коркину увезли.

Из дневника Е. М. Коркиной:

«Меня привезли в величественное здание на площади Победы (нынешнее

здание КГБ), там находилась внутренняя тюрьма МГБ. Здесь дважды выясняли

мои анкетные данные, а дежурный еще спросил, нет ли со мной оружия. Не глупо

ли задавать такой вопрос, если меня уже обыскивали дома? Затем начался

“личный" обыск <...> Во время обыска я стояла лицом к стенке. У меня отобрали

99

резинки, шпильки, часы, кольцо и отдали мою одежду. Я вся дрожала от ужаса и

холода. Охранница нажала кнопку, и явились двое до зубов вооруженных

конвоиров. У них были винтовки, а в кобуре револьвер. “Не много ли, — подумала

я, — для помещения, откуда выхода уже нет, и для женщины, которая потеряла

зрение из-за без конца льющихся слез?"»

Причиной ареста стало письмо, которое Е. М. Коркина написала в ЦК ВКП(б).

Вот рассказ о нем: «В 46-47-м годах через порт отправлялись какие-то продукты

за границу, а нам самим есть было нечего. В порту произошла забастовка. Туда

послали солдат, об этом много говорили в городе. «Знаете ли вы, что творится в

Калининграде?» — с таких примерно слов начиналось письмо. И еще я писала:

«Как в нашем государстве может быть забастовка? Мы что-то неправильно

делаем, если такое происходит». На следствии на меня напирали: «Ты там была?

Ты сама видела?»

Кроме того, в своем письме Екатерина Максимовна1 писала о бедственном

положении гражданского немецкого населения, в особенности детей и женщин.

Из-за этого она, собственно, и взялась за письмо: «Последней каплей, которая

вынудила меня написать в ЦК, был один случай. У нас во дворе была собака.

Кормили ее чем могли, в основном остатками со стола. Однажды я увидела, как

из собачьей миски ели торопливо, подбирая последние крохи, двое испуганных и

голодных немецких ребятишек. Это было невыносимо видеть. Я разрыдалась и

вскоре села за письмо». На следствии и в суде ее обвинили в том, что она жалеет

немецких женщин и детей, тогда как немцы не щадили наших женщин и детей.

Екатерина Максимовна отвечала: «Эта женщины и дети, сироты, не виноваты в