Молодежь и ГПУ (Жизнь и борьба советской молодежи)

Порцiи дельфина с картошкой, нанизанныя на палочки, уже чинно выстроились на разостланном парусe.

-- Ну, что-б никому не обидно было, мы нeчто вродe жеребьевки устроим, -- сказал Боб. -- Ты, "генерал", всeх своих знаешь?

-- Ну, что за еврейскiй вопрос? В одном домe, почитай, живем, одним дeлом занимаемся, карманы чистим.

-- Ну, вот, и ладно. Поворачивайся спиной.

-- Это кому?

-- Кому? Да хоча бы Петькe.

Жадная рука быстро протягивается из кучи и цeпко захватывает порцiю.

-- А это?

-- Кузькe. А это -- Хрeну...

-- Ну, вот, и ладно, -- говорит Тамара, когда раздача окончена. -Никому и не обидно. Только вы не спeшите ребята, никто не отберет. А eсть нужно медленно, не спeша. Потом вeдь еще раз кушать будем.

Обыкновенная исторiя

Послe завтрака -- мертвый час. Часть ребята дремлет -- кто прямо на солнышкe, кто в тeни скал. Моряки моют и чистят шлюпки, и кучка безпризорников с интересом помогает им.

Около нас с Тамарой, под тeнью скалы собралась кучка ребятишек "поговорить по душам". Послeднiе остатки недовeрiя и отчужденности уже исчезли, и в нашей маленькой группe воцарилась атмосфера искренней задушевности и довeрiя.

Старшая из дeвочек, которая первая рeшила eхать с нами, путаясь в словах и порядкe событiй, медленно и несмeло разсказывает свою исторiю.

Маленькiй безпризорник-воришка, типа Каракуля, зорко высматривает, что бы стянуть на базарe. Это единственная извeстная ему форма борьбы за жизнь.

-- Да развe упомнишь, как дeло-то было?-- с трудом говорит она, задумчиво глядя на море. -- Жила я с маткой в селe под Курском. Говорили старики, что раньше 178 хорошо жили, да я не помню, совсeм еще малая была. А то все плохо было. А в прошлую зиму совсeм замучилась. Как по осени отобрали у нас хлeб -- продналог, значит, ну, ничего и не осталось. А весной уж и совсeм голод пошел. Сперва как-то терпeли, а потом, не приведи Бог, как плохо стало. Лебеду, да кору стали eсть. Опухли всe. Вот, видите, какiя у меня ноги-то сейчас! 179 Хоть на бал, такiя тонкiя, -- она насмeшливо пошевелила своей худой ногой. -- А тогда прямо как бревна были, только, вот, силы не было совсeм. Одна опухлость, а силы никакой. Ну, а мамка у меня старая была. Она уж с мeста так и не сходила. Так Богу душу и отдала по веснe. Поплакали, похоронили мы ее, а батька и говорит мнe и меньшому брату, Ванятка звался, года на 2 помоложе меня был: "Собирайтесь, поeдем куда-нибудь. Може, гдe в городe прокормимся. Здeся все равно околeвать: весной-то сeять вeдь нечeм будет". Ну, взяли мы, значит, по мeшку с платьем и пошли из деревни на станцiю. А в деревнe-то мало кто уже и живой-то остался. Только хаты пустыя стоят. Ну, пошли мы, значит. А тут уж совсeм весна была, да только дождь, буря, холод. А итти-то 50 верст надо было. Нeсколько дней топали. Хорошо еще, что батька кусок лошадиной ноги достал на дорогу -- варили ее. Но все-таки батька больной совсeм стал. Как пришли к станцiи, он и свалился. Подобрали его на носилки и куды-то отнесли. А мы с Ваняткой так и остались. Стали просить Христа ради курочка хлeба. Которые пассажиры давали, которые нeт, а все лучше жилось, как в деревнe. А потом потерялся Ванятка. Я уж не знаю -- как. Людей набито вездe было. Каждый толкнет... Кому какое дeло до мальченки? Свое горе у кажного, небось, есть. А, может, и под поeзд попал... Махонькiй вeдь он у меня был...

Дeвочка замолчала, и ея худенькое лицо перекосилось гримасой боли.

-- Ну, а потом извeстно, что... Подруги нашлись, воровать научили. Раз своровала, другой, а потом и засыпалась. В тюрьму, а потом в дeтдом... Посмотрeла я там дня два, и ночью через забор ходу.

-- Плохо развe было? -- с участiем спросила Тамара.

-- Ясно, что плохо... Первое дeло, голодовать опять пришлось. А потом -- всe ругают, попрекают: "Дармоeдка, говорят, лишнiй илимент" и всяко!.. Ну их, -- махнула она рукой... -- Опять я на улицу пошла. С другими дeвченками познакомилась. Потом, конечно, и мужчины пошли. Всего было... Уж лучше и не вспоминать... Как это у нас поют... 180

И она внезапно запeла своим хриплым срывающимся голоском пeсню дeвочки-проститутки:

"Не плачь, подруженька, ты, дeвица гулящая...

Не мучь ты душу, объятую тоской...

Вeдь все равно -- вся наша жизнь уже пропащая,

А тeло женское вeдь проклято судьбой..."

В тоскливых словах этой уличной пeсенки прозвучало унынiе и жалоба безконечно усталаго человeка. Этот контраст дeтскаго голоска со словами и безнадежностью горя взрослаго человeка ошеломил нас. Тамара сердечно привлекла к себe поющую дeвочку, и та, внезапно прервав свое пeнье, прислонилась к ея плечу и горько разрыдалась.

-- Господи, хоть бы отравиться дали! -- всхлипывая говорила она. -Замучилась я совсeм. Кажный ногой пнет... Пшла прочь, проститутка, кричат... Никто ласковаго слова не скажет... Словно кошка, али собака...

Тамара ласково гладила ее по головe и шептала какiя-то успокоивающiя слова, но в глазах у нея самой стояли слезы волненiя. Мало по малу дeвочка перестала рыдать и, уткнув лицо в руки, лежала на пескe, и только изрeдка ея узенькiя плечи вздрагивали от подавленных рыданiй.

Око за око, зуб за зуб...

-- Вишь, сразу видно -- баба! -- сердито сказал подошедшiй Каракуль. -Как что, так и в рев... С чего это она?

-- Да, вот, жизнь свою вспомнила, -- тихо отвeтила одна из дeвочек.

-- Жизнь, жизнь, -- ворчливо продолжал "генерал", усаживаясь. -- Ясно, что у нас не жисть, а жестянка, но скулить тоже резону нeт...

Видно было, что наш "генерал" привык изображать из себя забубеннаго прожженнаго парня, прошедшаго всe совeтскiе трубы и зубы...

-- Ну, а ты, Каракуль, как в трубы попал?

-- Я-то? -- переспросил паренек с самым удалым 181 видом. -- Да очень просто -- раз, два, и ваших нeт. Долго ли умeючи?

Безпризорники засмeялись. Он залихватски подбоченился и продолжал:

-- А ежели толком разсказать, то игрушка такая вышла. Я сам -- с Херсона, а папка мой в царское время в полицiи служил. Чeм уж и не знаю, кажись, городовым... Ну, вот, так с два тому назад спутался он с каким-то прiятелем. Вот, разик и дернули они как-то с папкой.

Каракуль выразительно и художественно изобразил бульканье водки.

-- Здорово дрызнуто было... Ну, а извeстно пьяный язык треплется, как тряпка. Словом, папка мой спьяна и ляпнул про городового-то...

-- Я это как сейчас, вот, помню -- я тогда на лавкe лежал, не спал, все слышал. Не нравился этот папкин прiятель. Ох, думаю, быть бeдe! Видно, и вправду этот сукин сын в ВЧК служил. Вечером вдруг машина -- папку за зад и в конверт... А там долго ли?.. Туды сюды и в подвал... Как же, "враг трудового народу"... Сволочи!.. Ох, и зло же меня взяло! Ну, думаю, уж я себe, может, голову сломаю, а уж тебe, гаду ползучему, отплачу за папкину смерть. Ну, вот, вскорости, подстерег я этого прiятеля ночью на улицe, да нож сзади ему в ребра и сунул...

-- Ишь, ты!.. -- раздался восторженный возглас.

-- А мнe-то что? -- возбужденно воскликнул Каракуль. -- Смотрeть я на него буду, что ли? Он папку, сволота, выдал, а я с ним цeловаться буду?..

-- Ну, а потом? -- прервал тот же голос.

-- Потом? -- небрежно протянул паренек. -- Потом -- извeстно что: под вагон, и досвиданья -- на вольную жисть. А теперь, вот, на курорт прieхал под первым классом прямо из Москвы... Не жисть, а лафа: зимой -- гдe в Питерe, альбо в Москвe, а лeтом -- пожалуйте на юг, на курорт...

На пляжe

Свисток боцмана прервал его хвастливый разсказ. Начались игры и состязанiя. Могучiй инстинкт игры, который не был заглушен даже годами голодной безпризорной 182 жизни, овладeл дeтьми. Веселый смeх огласил морской берег. В азартe игр и состязанiй забылись всe тревоги настоящаго и мрачные тона будущаго...

Оказалось, что этим маленьким дикарям неизвeстны даже самыя простыя игры, и примитивныя пятнашки, эстафетка или лисичка вызывали взрывы смeха и оживленiя. Но если в играх, требовавших ловкости и мелких движенiй, безпризорники успeшно состязались с нашими скаутами, то оказалось, что их сила и физическая выносливость подорваны уличной жизнью накрeпко. Эти маленькiе человeчки, изумительно выносливые к холоду, голоду и лишенiям, не могли пробeжать без отдыха даже 100 метров, хорошенько перекувырнуться и прыгнуть...