Греческая история, том 1. Кончая софистическим движением и Пелопоннесской войной

С пробуждением науки, в V веке, стали возникать со­мнения, действительно ли Гомер был автором всей массы эпопей, которые циркулировали под его именем и которые были так различны по форме и содержанию. Геродот стара­ется доказать, что „Кипрские сказания" не могли быть сочи­нены Гомером, и выражает сомнение в подлинности „Эпи­гонов" В течение IV столетия этот взгляд стал всеобщим; отныне только „Илиада" и „Одиссея" считались произведе­ниями Гомера, — для всех остальных эпических стихотво­рений его авторство отрицалось. Чтобы заполнить освобо­дившееся место, найдены были другие имена: какой-то Стасин был будто бы автором „Кипрских сказаний", Арктин сочинил „Эфиопиду", Лесх — „Малую Илиаду" и т.д. Ха­рактерно, что все эти поэты были лишь теперь открыты, ме­жду тем как Геродот по крайней мере о Стасине еще ничего не знает.

Во всяком случае не подлежит сомнению, что героиче­ский эпос получил свое развитие в Малой Азии. Возможно, что о похищении Елены, о гневе Ахилла, о странствованиях Одиссея пели еще на родине, до переселения; но группиров­ка всех этих мифов вокруг войны с Троей могла произойти лишь на азиатской почве. В этом выражается воспоминание о продолжительной борьбе, которую пришлось вести грече­ским поселенцам с коренными жителями страны из-за обла­дания берегом [74] К тому же поэты отлично знакомы с Троадой. Они знают множество местных имен; они изображают Скамандр и орошаемую им равнину совершенно такими, какими мы видим их еще в настоящее время; они не забыва­ют даже обратить внимание на многочисленные курганы, которые так характерны для этой местности. Картина при­брежья Геллеспонта, как оно изображено во введении к XIII песне, могла быть нарисована только очевидцем или по рассказу такового. А что в том месте, которое в продолже­ние всей древности было известно под именем Илиона, в доисторическое время действительно существовал выдаю­щийся культурный центр, — это, как известно, неопровер­жимо доказано раскопками последних лет.

Далее, язык эпоса не оставляет ни малейшего сомнения в том, что последний в дошедшем до нас виде возник в Ио­нии, что, кроме того, подтверждается некоторыми намеками местного характера. Это не исключает возможности, что в сочинении позднейших частей „Одиссеи" и эпопей цикла принимали участие также поэты из других областей Греции, — как, с другой стороны, сказания, составляющие содержа­ние „Илиады", может быть, отчасти были занесены к ионий­цам с соседнего Лесбоса, который лежит так близко к Трое.

Точное определение времени возникновения эпопей так же мало возможно, как и вообще подобные определения в области древнейшей греческой истории; доисторическая эпоха допускает лишь относительную хронологию. „Илиа­да" в общем древнее „Одиссеи", которая заимствовала у нее множество формул и целых стихов, да и вообще в целом от­ражает более высокую степень культурного развития. Эпи­ческий цикл троянских сказаний также, как мы видели, уже предполагает существование нашей „Илиады" Поэты VII ве­ка, например, Архилох и Тиртей, были уже знакомы, по крайней мере, с большою частью „Илиады" и „Одиссеи"; следовательно, ядро обеих эпопей должно было возникнуть никак не позже VIII века. Но возможно, что оно восходит и к более раннему времени, и даже вероятно, что древнейшие песни „Илиады" принадлежат еще IX веку. С другой сторо­ны, конец „Одиссеи" указывает уже на существование пра­вильных торговых сношений с Сицилией, которые могли развиться лишь с началом греческой колонизации острова; следовательно, это произведение едва ли было закончено ранее VII века. А отдельные отрывки, как, например, орфийская интерполяция в „Некии", относятся, может быть, еще к более позднему времени. В VII столетии — во всяком слу­чае, не позже конца его — был сочинен и „Список кораблей" в "Илиаде", потому что между фокейскими городами он упо­минает „священную Крису", которая была разрушена около 590 г. Когда были впервые записаны эпические песни, мы не знаем; но так как до IV века они сохранялись главным обра­зом путем устной передачи, то они не могли избежать мно­гочисленных мелких изменений, которые затем попали от­части и в писаные экземпляры. Только александрийские фи­лологи восстановили текст в том виде, как мы в общем чита­ем его еще теперь.

ГЛАВА V. Традиционная история греческой древности

Певцы эпоса, как и их слушатели, не имели еще никако­го представления о том, какая пропасть отделяет историю от мифа. Троянская война, поход „семи против Фив", странст­вования Одиссея и Менелая представлялись им историче­скою действительностью, и они так же твердо верили, что Ахилл, Диомед, Агамемнон и все прочие герои некогда дей­ствительно жили, как швейцарский народ до недавнего вре­мени верил в своего Телля или Винкельрида. Вообще до IV века едва ли кто-нибудь в Греции решался отнестись скептически к этим преданиям. Даже такой критический ум, как Фукидид, еще совершенно находится под влиянием эпи­ческого предания — до того, что он производит статистиче­ское исследование относительно величины армии Агамем­нона и старается выяснить вопрос, каким образом могли быть прокормлены подобные массы в продолжение десяти­летней осады Трои.

Но изображаемый в эпосе мир принадлежал неизмеримо далекому прошлому. Люди были в то время гораздо сильнее, чем „живущие теперь"; боги еще спускались на землю и не гнушались рождать сыновей от смертных женщин. Настоя­щее и то, что знали из устных преданий о недалеком про­шлом, теряло всякий интерес в сравнении с этой великой стариной; и если эпос иногда обращался к историческим воспоминаниям, он переносил события в героическое время и тесно сливал их с мифом. Каким образом настоящее разви­лось из героической эпохи, — этим вопросом поэты и их со­временники еще не задавались.

Наступило, однако, время, когда этот вопрос был по­ставлен. Теперь захотели узнать, почему Греция в историче­ское время была так мало похожа на ту, какой она изображе­на у Гомера, — почему, например, Гомеру еще неизвестна Фессалия, почему он населяет Арголиду ахейцами, а не до­рийцами, почему у него в Аргосе и Спарте царствуют по­томки Пелопса, а не Геракла. В этих вопросах сказывается первое пробуждение исторического интереса.

Но в вопросе заключался уже и ответ. Ясно было, что после Троянской войны большая часть греческих племен покинула свои старые места и что Эллада со времени этой войны стала ареной настоящего переселения народов. Одна­ко на одном этом факте не могли успокоиться. Хотели знать также и причину переселений, и ближайшие обстоятельства, сопровождавшие их. Народу, одаренному такой живой сооб­разительностью, нетрудно было ответить на это.

Уже бесцветность всех подобных рассказов достаточно доказывает, что мы имеем здесь дело с простым умозаклю­чением, а не с истинным народным сказанием. Например, о переселении фессалийцев в долину Пенея передают лишь голый факт: его было достаточно, чтобы объяснить, почему „пеласгический Аргос" Гомера назывался в историческое время Фессалией. Переселенцы должны были, конечно, иметь предводителя, и во главе их поставили Фессала, эпо­нима племени: одной этой черты достаточно, чтобы весь рассказ признать позднейшей выдумкой. Далее, откуда-нибудь да должны же были прийти фессалийцы; так как Го­мер знает племена, живущие к югу от Фермопил, уже на тех местах, которые они занимали в историческое время, а из Фракии и Иллирии невозможно было выводить греческое племя, то родину победителей оставалось искать только в Эпире. Это было тем естественнее, что название Фессалии действительно принадлежало сначала только Фессалиотиде, области, примыкавшей к Фарсалу и Киерии и граничившей с Эпиром, и лишь отсюда распространилось на остальные час­ти страны (см. ниже, гл. IX).

Еще характернее, пожалуй, рассказ о переселении беотийцев. По Гомеру, в Фивах жили кадмейцы, в Орхомене — минийцы; отсюда следовало, что беотийцы, как и фессалий­цы, переселились сюда лишь после Троянской войны. Меж­ду тем в Беотии сплошь и рядом встречаются фессалийские местные имена и богослужебные обряды; поэтому не было ничего проще, как сделать родиной беотийцев Фессалию, чем заодно решался и вопрос о том, что сталось с коренным населением Фессалии после вторжения фессалийцев. Прав­да, другие видели это коренное население в крепостных кре­стьянах (пенестах) фессалийских дворян; но оба эти взгляда легко можно было примирить — стоило только допустить, что одна часть прежних жителей страны была порабощена, а другая часть выселилась. Между тем уже Гомер знает беотийцев на тех местах, которые они занимали в историческое время. Это в свою очередь заставило предположить, что часть народа еще до Троянской войны переселилась в Бео­тию; некоторые же думали, наоборот, что беотийцы после Троянской войны были изгнаны пеласгами и фракийцами из Беотии и вернулись туда через несколько поколений. Из это­го примера мы ясно видим, в какой зависимости от эпоса находятся все подобные комбинации.