Греческая история, том 1. Кончая софистическим движением и Пелопоннесской войной

Этот эпизод вдвигается в поэму о гневе Ахилла совер­шенно внешним образом. За рассказом о том, как Зевс, что­бы исполнить данное Фетиде обещание, побудил Агамемно­на обманчивым сном к нападению на Трою, непосредствен­но следует сцена военного совета, на котором царь призыва­ет свою армию к возвращению на родину, — пробел на­столько глубокий, что он бросается в глаза даже невнима­тельному читателю. Так же неожиданно в другом месте вставки внезапно прекращается победоносная деятельность Диомеда; ахейцы, включая и самого Диомеда, вдруг начи­нают бояться Гектора, и лишь один Аякс решается на борьбу с ним, которая затем описывается совершенно по образцу поединка между Менелаем и Парисом. Поединок не приво­дит ни к какому результату, так как он прерывается наступ­лением ночи. Затем следует перемирие для погребения пав­ших — отрывок очень позднего происхождения — и, нако­нец, первое поражение ахейцев, которое относится уже к числу эпизодов, вставленных в сказание об Ахилле.

Конечно, и эта часть „Илиады" заключает в себе множе­ство более поздних вставок. Они имеют целью, преимущест­венно, познакомить слушателя с героями ахейского войска. Такова „Тейхоскопия", в которой Елена показывает своему тестю Приаму некоторых из неприятельских военачальни­ков; далее смотр, сделанный войскам Агамемноном, и осо­бенно „Список кораблей", к которому позже был прибавлен еще „Список троянцев" Кроме того, здесь, как и повсюду в „Илиаде", есть много поправок, которые, к сожалению, вы­теснили не один старый отрывок. Дело в том, что поэт, вста­вивший отрывок из поэмы о падении Илиона в песнь о гневе Ахилла, должен был, разумеется, позаботиться о том, чтобы уничтожить все противоречия между вставкой и „Ахиллеидой" И в отдельных местах это отлично удалось ему; но он не мог, конечно, устранить противоречия во всем плане обе­их поэм.

Другое великое произведение народного эпоса, сохра­нившееся до нашего времени, „Одиссея" [72], в общем моложе „Илиады", т.е. относится к эпохе, когда эпическая техника достигла уже большого развития. По этой причине уже ядро „Одиссеи" имеет гораздо больший объем, чем древнейшая „Илиада", и менее затронуто позднейшими переделками. Ядро это обнимало собою скитания Одиссея и умерщвление женихов. Как известно, в нашей теперешней „Одиссее" сам герой рассказывает у феакийцев о своих приключениях. Это указывает уже на высокую степень поэтического творчества; и действительно, можно доказать, что эта форма ни в каком случае не была первоначальною, потому что часть рассказа совершенно механически переделана с третьего лица на пер­вое, т.е. поэт некогда сам рассказывал то, что теперь вложе­но в уста Одиссея. Что при этом рассказ все больше укра­шался, что постоянно придумывались новые приключения, — это совершенно в характере развития всякой эпической народной поэзии. Так, например, эпизод о Калипсо является позднейшею прибавкой, имеющей целью довести продолжи­тельность скитаний Одиссея до десяти лет. Первоначально герой лишь раз терпел кораблекрушение и тотчас попадал к феакийцам на Схерию. В особенности „Некия", которая в своей основе, эпизоде о Тиресии, принадлежит далекой древности, так как сошествие в подземное царство составля­ет самую главную составную часть всего мифа об Одиссее, — украшена очень обширными приставками, сделанными отчасти уже в довольно позднее время [73] Умерщвлению же­нихов предшествовала в древнейшей поэме встреча Одиссея с Пенелопой; последняя устраивает по приказанию мужа состязание в стрельбе луком Одиссея и обещает победителю свою руку; но никто не в состоянии натянуть лук, кроме са­мого Одиссея, который и направляет свои выстрелы в жени­хов.

К этому ядру „Одиссеи" впоследствии, как и в „Илиа­де", примкнули многочисленные прибавки, материал для которых давали отчасти другие обработки легенды об Одис­сее. Мы уже видели, как разукрашен был рассказ о странст­вованиях. Пребывание у феакийцев дало повод к подробно­му описанию устроенных там в честь героя празднеств. По­ведение женихов на Итаке описывается чрезвычайно обстоя­тельно, и поэты находят удовольствие в том, чтобы до от­вращения подробно нарисовать роль нищего, которую Одис­сей принужден играть в собственном доме. Сцена встречи с Пенелопой переносится, ради усиления эффекта, к концу поэмы и помещается после умерщвления женихов. Но глав­ное — в образе Одиссеева сына Телемаха в эпос вводится новое выдающееся действующее лицо. Правда, рядом с Одиссеем ему нет места для какого-нибудь решительного вмешательства в действие; его подвиги ограничиваются лишь совершенно бесцельною поездкой в Пилос и Спарту, где он пользуется гостеприимством Нестора и Менелая; кроме того, он, конечно, содействует отцу при умерщвлении женихов. Наконец, уже в довольно позднее время, для уст­ранения возможных сомнений со стороны слушателей, один рапсод прибавил к „Одиссее" эпилог, в котором изображает­ся свидание Одиссея с его престарелым отцом Лаэртом и примирение героя с родственниками убитых женихов.

К „Илиаде" и „Одиссее" примыкал еще целый ряд дру­гих эпопей, которые впоследствии объединялись под именем „эпического цикла" „Кипрские сказания" описывали собы­тия, предшествовавшие Троянской войне, до того момента, с которого начинается наша „Илиада"; „Эфиопида" и примы­кающее к ней „Разрушение Илиона" составляли продолже­ние „Илиады" до взятия Трои. То же содержание имела и так называемая „Малая Илиада" „Возвращения" рассказывали о возвращении героев из-под Трои, а „Телегония" повествова­ла о конечной судьбе Одиссея.

Никакой другой цикл сказаний не вызвал такой обшир­ной эпической литературы. Песни о путешествии аргонав­тов, бывшие уже у всех на устах в то время, когда складыва­лась „Одиссея", рано были забыты. Той же участи подверг­лись и песни, прославлявшие подвиги Геракла; они были вытеснены искусственным эпосом, который особенно охот­но обращался к этому сюжету. Дольше удержались эпичес­кие произведения фиванского цикла сказаний, повествовав­шие об Эдипе и его трагической судьбе, о походе „семи про­тив Фив" и о покорении города, которое, наконец, удалось сыновьям этих героев. Если эти поэмы и не могли соперни­чать с „Илиадой" и „Одиссеей", то они во всяком случае имели глубокое влияние на развитие пластических искусств и драматической поэзии.

Вся эта масса поэм распространялась анонимно, без имен авторов. Да и могло ли быть иначе в эпоху, когда еще не существовало письменной литературы? Эти песни пелись певцами под аккомпанемент арф: в зале, во время торжест­венного пиршества, — для князей, и под открытым небом, на рынке, — для народа. Часто певцом был сам поэт, как на­пример, Фемий или Демодок у Гомера; а если он им и не был, разве кто-нибудь спрашивал об этом? Даже на высоте своего культурного развития греки очень мало уважали ли­тературную собственность; что же могло помешать певцу в то отдаленное время присвоить себе и публично петь песнь, имевшую успех? Жажда публики слышать каждый раз что-нибудь новое еще способствовала тому, что песни лишь ред­ко оставались без изменения более или менее продолжи­тельное время, по крайней мере до тех пор, пока еще бил ключом живой родник эпического творчества.

Когда впоследствии проснулось желание узнать, кто был автором упомянутых эпопей, то ответом на этот вопрос затруднялись так же мало, как и ответом на вопрос об осно­вателе какого-нибудь города или об авторе древних законов. Поэмы троянского и фиванского цикла сказаний сочинил Гомер, герой-эпоним фамилии певцов Гомеридов, родиной которых был остров Хиос, откуда они, впрочем, рассеялись по другим ионийским городам, благодаря чему и последние считали себя родиной Гомера. Весьма вероятно, что эта фа­милия играла особенно выдающуюся роль в развитии эпи­ческой героической песни и что „Илиада" и „Одиссея" обя­заны ей своим возникновением и дальнейшею обработкой. В этом смысле и мы можем сказать, что обе великие эпопеи — и не только их ядро — принадлежат Гомеру.