Греческая история, том 1. Кончая софистическим движением и Пелопоннесской войной

Такой же характер носит рассказ о переселении элейцев. Элида — древнее областное название; следовательно, вне Элиды никогда не могло быть элейцев. Но Гомер называет жителями этой страны элейцев, и на этом основании расска­зывали, что элейцы пришли в Пелопоннес лишь после Тро­янской войны из Этолии, где Оксила, мифического родона­чальника элейской династии, также почитали как героя. По другой версии, наоборот, Этолия была заселена выходцами из Элиды; из комбинации этих двух преданий и явилось по­том предположение, что элейцы сначала переселились в Этолию, а спустя десять поколений вернулись на старое ме­сто. В действительности же гомеровские элейцы были не что иное, как жители Эпея в Трифилии, имя которых было пере­несено на население окрестной области, подобно названию соседних пилосцев — что объясняется скудостью сведений, которыми обладали ионийские рапсоды об этих западных частях Пелопоннеса.

Далее, так как Гомер не знает в Пелопоннесе дорийцев, то, очевидно, население, жившее в Арголиде и Лаконии в историческое время, должно было прийти туда лишь после Троянской войны; оставалось только решить, откуда. Это было нетрудно, так как в Средней Греции между Этой и Парнасом была небольшая горная область, жители которой назывались дорийцами, подобно греческим колонистам на карийском побережье. В этом факте нет ничего странного, потому что, когда один и тот же язык господствует на об­ширном пространстве, одинаковые местные имена по необ­ходимости должны повторяться, в чем можно убедиться из любого топографического словаря. Подобные омонимии, однако, не доказывают, что между жителями таких местно­стей существует особенно близкое родство; но они играли выдающуюся роль при возникновении греческих племенных преданий.

Итак, указанным путем определили родину дорийцев. Далее, нужно было еще найти причину, побудившую их так далеко искать новых мест для поселения. В тесной связи с этим стоял вопрос, каким образом потомки Геракла достигли господства над Аргосом, Спартой и Мессеной. Ответ на эти вопросы дает миф о возвращении Гераклидов. Предание рассказывает, что Геракл принадлежал к аргосской правя­щей династии, но был лишен своих прав на престол и умер в изгнании; его сыновья или, как думали позднее по хроноло­гическим причинам, его правнуки с помощью дорийцев осу­ществили как эти права, так и притязания, которые предъяв­лял Геракл на владение Лаконией и Мессенией; возвращен­ные области были разделены между тремя братьями — Теменом, Кресфонтом и Аристодемом, или обоими близнецами последнего — Проклом и Эврисфеном. Это был миф, кото­рым можно было удобно пользоваться для политических це­лей. Аргос на этом законном основании мог претендовать на гегемонию над всей Арголидой, Спарта — оправдывать под­чинение своей власти небольших лаконских городов и Мессении. А это должно было повести к тому, что сказание, раз возникнув, быстро распространилось и вскоре получило официальное признание.

Но уже одно упоминание Мессении показывает нам, что мы имеем дело с мифом сравнительно позднего происхож­дения, так как притязания на эту область, как на наследие Гераклидов, могли быть заявлены лишь после завоевания ее спартанцами около конца VIII или начала VII века. Кроме того, в сказании о переселении дорийцев ничего не говорит­ся о родоначальниках спартанских династий, Агисе и Эврипонте, — верный признак того, что они лишь искусственно связаны с именем Геракла. Далее, Темен, которого аргосские цари считали своим родоначальником, был, по аркадскому, но несомненно перешедшему из Аргоса мифу, сыном Пелас­га, или Тегея, или арголидского героя Форонея; рассказыва­ли также, что Темен воспитал местную богиню Арголиды Геру. Следовательно, он является древнеаргосским героем, который первоначально не имел ничего общего с Гераклом. На о. Косе точно так же ничего не было известно о пересе­лении дорийцев в то время, когда определяли генеалогию правившей там династии, потому что ее вели не от Темена, а прямо от Геракла через его сына Фессала. Да и вообще, как мы видели, Геракл — вовсе не дорийское, а беотийское бо­жество, культ которого лишь после колонизации Малой Азии распространился в соседних с Беотией областях (см. выше, с. 126). Следовательно, миф о возвращении Геракли­дов мог возникнуть лишь значительно позже того времени, когда, по преданию, дорийцы пришли в Пелопоннес, а меж­ду тем он стоит в неразрывной связи с этим событием. Впер­вые этот миф упоминается у Тиртея, под конец VII века, и в приписываемом Гесиоду эпосе „Эгимий", который был на­писан приблизительно около того же времени или еще не­сколько позднее. Это было время, когда гомеровские эпопеи сделались популярными также и в европейской Греции; Тиртей, как и Гесиод, находится всецело под их влиянием. Вообще очевидно, что рассказ о переселении дорийцев из Средней Греции в Пелопоннес мог возникнуть лишь после того, как название дорийцев было перенесено из малоазиат­ских колоний на западное побережье Эгейского моря, что произошло только в послегомеровскую эпоху (выше, с.92). Точно так же и сказание о переселении фессалийцев могло возникнуть лишь после того, как жители бассейна Пенея сознали свое племенное единство и стали называть себя об­щим именем фессалийцев. Это произошло, вероятно, в VIII или VII веке, так как Гомер, как мы уже сказали, еще не зна­ет имени фессалийцев, а в позднейшем отрывке „Илиады", „Списке кораблей", упоминается герой-эпоним этого народа. Зависимость всех этих сказаний о переселениях от эпоса видна, наконец, также из того, что они касаются только тех областей, которые, по Гомеру, были населены другими на­родностями, чем в историческое время; аркадцы и афиняне, которые уже у Гомера являются на своих позднейших мес­тах, считали себя исконными жителями своих областей. Итак, Гомер создал для греков не только, как говорит Геро­дот, их богов, но и их первобытную историю. Но для нас со­вершенно очевидно, что сказания, сложившиеся лишь в VIII или VII веке, не имеют ровно никакого значения для харак­теристики положения, в котором находилась Греция в эпоху, предшествовавшую заселению Малой Азии.

После всего сказанного вопрос о внутренней достовер­ности этих преданий является собственно излишним, потому что даже самый правдоподобный миф — далеко еще не ис­тория. А здесь нам приходится принимать на веру самые не­вероятные рассказы. Дорида у горы Эты представляет суро­вую горную долину, площадью не более 200 кв. км, населе­ние которой не могло превышать нескольких тысяч, так как земледелие и скотоводство были единственными источни­ками пропитания. Еще во время Гомера восточные локрийцы сражались в легком вооружении, что делало их совершенно неспособными к рукопашной с гоплитами; дорийцы, жив­шие по соседству с этими локрийцами в глубине страны, не могли быть более культурны за несколько веков до этого. И несколько сот или даже тысяч так плохо вооруженных вои­нов покорили древние культурные области Пелопоннеса, с их многочисленными неприступными крепостями и отлич­ным вооружением их населения? Одна мысль об этом была бы нелепа. Так же мало понятно для нас, почему дорийцы направились как раз в Арголиду и Лаконию, а тем более в Мессению, которые лежали так далеко от их родины. Прав­да, миф дает удовлетворительный ответ на этот вопрос; но кто Геракла и его сыновей и правнуков не считает историче­скими личностями, тот должен иначе мотивировать поход дорийцев.

Да и вообще нет никаких доказательств в пользу того, что на греческом полуострове произошло переселение на­родностей. Микенская культура вовсе не была уничтожена внезапно вторжением нецивилизованных племен, как дума­ли раньше, но перешла путем постепенной эволюции в куль­туру классического времени. Ведь и Аттика, где миф не зна­ет никаких переселений, тоже имела свой микенский период культуры. Так называемые дорийские учреждения распро­странялись только на Крит и Лаконию, и в последней облас­ти возникли не раньше спартанского завоевания VIII века (ниже, глава IX); следовательно, они не имеют ничего обще­го с переселением дорийцев. Точно так же и крепостное по­ложение фессалийских крестьян легко могло быть результа­том экономического развития, как колонат в императорский период римской истории или крепостное право в Германии, начиная с конца Средних веков. Разделение греческих наре­чий, как мы видели (выше, с.95), совершилось также глав­ным образом лишь после колонизации Малой Азии и, зна­чит, ни в каком случае не может быть приведено в связь с теми переселениями, которые произошли внутри греческого полуострова раньше этого времени. И во всяком случае, по­селившись в Пелопоннесе, дорийцы должны были бы пере­нять язык коренного населения, которое значительно пре­восходило их и численностью, и развитием, как это, несо­мненно, случилось с фессалийцами после их переселения в бассейн Пенея. Что касается „религии дорийского племени", то она существует только в воображении новейших исследо­вателей; даже „дорийский племенной бог" Геракл — и тот беотийского происхождения (выше, с. 126). Да, наконец, и вообще очень сомнительно, чтобы аргивяне и лакедемоняне находились в более близком родстве между собой, чем с другими греческими племенами; по крайней мере, сущест­вование так называемых дорийских фил можно доказать до сих пор только в Арголиде и в арголидских колониях. Но даже если бы между обоими соседними народами и сущест­вовало более тесное родство, то из этого еще ни в каком слу­чае не следовало бы, что арголидско-лаконский народ пере­селился в Пелопоннес в ту эпоху, когда восточная часть по­луострова уже достигла сравнительно высокой степени культуры. Во всяком случае несомненно, что греческое на­селение Пелопоннеса пришло с севера, следовательно, пре­жде всего из Средней Греции; и весьма вероятно, что даже после того, как Пелопоннес был заселен греками, в Греции еще происходили перемещения племен. Но они относятся к такой ранней эпохе, что не оставили никаких заметных сле­дов даже в мифе. Если даже в памяти малоазиатских греков уцелел лишь голый факт их переселения, то как могло со­храниться предание о народных передвижениях, далеко предшествовавших этой колонизации? Попытка установить направление этих передвижений, а тем более выяснить бли­жайшие обстоятельства, которые сопровождали их, была бы лишь потерей времени.