Партизанская борьба в национально-освободительных войнах Запада

Палермо с его 160 тыс. жителей и 4 тыс. инсургентов кипело, как котел, в то время как до 20 тыс. солдат оккупационной армии, стянувшихся к двум пунктам (королевский дворец и прибрежный форт Кастеллямаре), вместе с военным флотом осыпали город артиллерийскими снарядами и винтовочными пулями, разрушая целые улицы и убивая мужчин, женщин и детей. Таков был план Ланца: либо устрашить население города и бомбардировкой заставить город покориться, либо превратить его в развалины и тогда двинуть против оставшихся в живых свои войска.

В ближайшем к дворцу квартале солдаты, грабили и поджигали дома и церкви, убивали целые семьи, но город, пока длились бомбардировка и грабежи, успел построить баррикады, возведенные по всем правилам военного искусства. «Таким образом, — писал впоследствии капитан неаполитанского генерального штаба, — после нескольких часов бомбардировки, разбоя и грабежа генерал Ланца счел свое дело сделанным и оставался совершенно бездеятельным в то время, как Гарибальди занимал все нужные ему стратегические пункты» [62].

Гарибальди во главе одной из небольших групп своей «Тысячи» занял центральную площадь Палермо-Пьяцца Болоньи, обратив в бегство отряд, которым командовал «калатафимский» Ланди. Затем он устроил свою главную квартиру в здании палермского муниципалитета, на монументальном крыльце которого он сидел, принимая донесения и передавая приказания, не обращая внимания на планомерный обстрел этого места неаполитанскими орудиями.

В полдень 27 мая, через 8 часов после вступления Гарибальди в Палермо, в руках инсургентов был весь город, исключая небольшой Дворцовый район и две изолированные позиции в разных концах города, где были осаждены воинские части. Только к вечеру 27-го прибыли к королевскому дворцу батальоны из Парко и Монреале. Во дворце скопилось 18 тысяч солдат, отрезанных от внешнего мира, от подвоза боевых и съестных припасов. Ланце этого показалось мало, и он из района тюрьмы Викария оттянул к себе последний, еще не окруженный и довольно сильный отряд генерала Катальдо. Катальдо выполнил этот приказ под ударами скуадр, спускавшихся ночью 27–28 мая с северо-западных высот в Палермо. Утром 28 мая несколько сот политических заключенных Викарии взломали двери своих камер — уголовные были выпущены ранее тюремщиками, бежавшими при отступлении Катальдо. Уже в этот день Ланца через посредство английского адмирала попытался завязать с Гарибальди переговоры о перемирии.

29 мая гарибальдийцы заняли здание собора; архиепископский дворец, в котором оставались неаполитанцы, оказался под уничтожающим обстрелом с соборной колокольни.

Вскоре и королевский дворец, окруженный высокими зданиями, перешедшими теперь в руки инсургентов, оказался под серьезнейшей угрозой. Неаполитанцы перешли в контрнаступление и стали вытеснять инсургентов из захваченных ими зданий. Узнав об этом, Гарибальди сказал: «Я должен быть там сам!» Он захватил полсотни человек, большей частью сицилийцев, явился на место сражения, атаковал неаполитанцев и загнал их всех в собор.

Ночью с 29 на 30 мая прибывшие из Неаполя два свежих батальона из «баварских» войск под начальством полковника Бонопане высадились с моря и беспрепятственно прошли в главную квартиру Ланцы. Это не изменило решения Ланцы вступить в переговоры с Гарибальди с целью добиться перемирия, чтобы отправить 800 своих раненых на корабли и выручить осажденные, отрезанные гарнизоны. Ланца написал «его превосходительству генералу» Гарибальди весьма корректное письмо. Перед самой отправкой этого письма Ланце донесли, что от Адмиральского моста к воротам Термини маршируют 4 батальона фон Мехеля (немцы Мехеля считались гораздо более опасными, чем немцы Бонопане). Ланца все же свое письмо отправил и, кроме того, приказал Мехелю соблюдать перемирие, которое должно быть с минуты на минуту заключено.

Оно было, действительно, уже заключено, когда Мехель поднял пальбу сначала у ворот Термини, а затем в стороне Старого рынка, подвигаясь в центр той же дорогой, которой шел Гарибальди. Это неожиданное, вероломное нападение произвело панику в городе. Сиртори, бывший священник, худощавый исполин на огромном коне, с необычайной быстротой собрал вооруженных людей и задержал немцев до появления уполномоченных по перемирию (Сиртори был при этом ранен в третий раз со времени вступления в Палермо). Сражение прекратилось. Мехель отказался, очевидно, уйти на прежнее место за город. Немедленно со всех сторон вокруг мехелевских батальонов стали возводиться баррикады. Население всего города мобилизовалось на работы по возведению баррикад и на приготовление оружия и особенно патронов. Ночью (перемирие кончалось на следующий день в 9 часов утра) в порт вошел греческий корабль с порохом, который был куплен и благополучно выгружен гарибальдийцами. Греки добавили к пороху старую пушку.

Всю ночь город был иллюминован и оживлен. Неаполитанские солдаты едва лишь показывались на улицах, как их тотчас же подхватывали, вели выпить стакан вина, беседовали с ними, и процесс «разложения» пошел с необычайной быстротой: солдаты с оружием переходили к Гарибальди. Они в подавляющем большинстве заявляли, что с самого начала ни за что не желали бороться против Гарибальди. На военном совете у Ланцы вечером было решено начать общее наступление в 9 часов утра, но пришли такие тревожные сообщения о воздвигнутых укреплениях, о вооружении инсургентов, самое главное о настроении своих войск, что Ланца утром предложил Гарибальди продлить перемирие на три дня. По условиям перемирия одна из изолированных позиций неаполитанцев была очищена ими.

Информация о военном положении в Палермо, доставленная неаполитанскому правительству, рисовала это положение в самом мрачном свете. 6 июня Ланца вынужден был с разрешения короля подписать условия капитуляции, обязывавшие его войска в кратчайший срок эвакуироваться морем в Неаполь.

Лишь с этого момента все оставшиеся в живых гарибальдийцы «Тысячи» надели, «в обязательном порядке», красные рубашки. 13 июня датирована последняя прокламация Гарибальди, начинавшаяся словами: «Альпийские стрелки». 18 июня Медичи высадился в заливе Кастеллямаре с 3500 отлично вооруженных на этот раз людей, составивших «вторую экспедицию». Они присоединились к остаткам «Тысячи», образовав вместе с ними Национальную армию в Сицилии, переименованную при переходе на материк в Южную армию.

Гарибальди воспитывал эту армию в тех принципах патриотизма, демократизма, боевого содружества, непоколебимой выдержки, дисциплины, которые нашли свое классическое выражение в его речи, обращенной к солдатам римской республики, и стали традицией гарибальдийской «Тысячи»:

«Бойцы! Все что я могу вам предложить, — это усталость, опасности, сражения и смерть; холод во время ночлегов под открытым небом и зной под палящим солнцем; никаких квартир, ни боевого, ни продовольственного снабжения, но форсированные марши, опасные караульные посты и непрерывные штыковые бои против вооруженного артиллерией врага. Те, кто любит Свободу и Родину, — следуйте за мной!»…

После победы в Палермо восстали почти все города Сицилии. За Сицилией поднялись и некоторые города Италии. Гарибальдийская «Тысяча» в течение нескольких месяцев проделала свой легендарный поход, приведший к освобождению Италии от иноземного гнета и к ее объединению.

С. Никитин

Из прошлого партизанской борьбы в Болгарии

Начало XIX века было критическим периодом в истории султанской Турции. В развитии этого кризиса причины внутреннего порядка сталкивались с внешними воздействиями.

Социально-экономическое развитие подвластных Турции народов обгоняло развитие турецкого народа, который оставался в условиях застывшего феодального режима. Южные славяне и греки, державшие в своих руках значительную часть торговли Турецкой империи, развившие ремесла, были действительными двигателями прогресса, носителями цивилизации внутри страны. Но условия, в каких они жили и выполняли свою цивилизаторскую роль, были весьма тяжелы.