Партизанская искра

Сергей Поляков

ПАРТИЗАНСКАЯ ИСКРА

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1

ИЗ РОДНЫХ МЕСТ

Над Первомайском клубилась горячая неоседающая пыль.

Купаясь в пыли, по улицам города шло множество людей, вереницами тянулись автомашины, скрипели и тарахтели повозки, нагруженные домашним скарбом, поверх которого сидели ребятишки. Между повозками и по тротуарам толкались стада коров, овечьи отары.

Словно воды в весенний разлив текли эти живые, шумные потоки, скапливались внизу, образовывая огромное, волнующееся море. В том месте, где сливались воды Южного Буга и Синюхи, шла переправа на восточный берег.

В то же самое время от моста вверх по улице поднимался плотный, среднего роста человек. Его полное лицо с крупным мясистым носом, таким же крупным ртом и круглый подбородок с ямочкой свидетельствовали о добродушии и ровном, спокойном характере. А светлокарие глаза, смотрящие как-то особенно пристально, да прямая, резкая черточка между насупленными бровями являлись признаком воли и настойчивости. Одет человек был в толстую суконную гимнастерку, подпоясанную широким офицерским ремнем, такие же суконные брюки-галифе, заправленные в грубые яловичные сапоги. На круглой бритой голове туго сидела защитная, военного покроя фуражка.

Несмотря на то, что нещадно палило августовское полуденное солнце и над всем властвовала изнуряющая жара, путник шагал бодро, несколько наклонившись вперед и энергично помогая себе руками. Казалось, он плыл по реке, преодолевая ее встречное течение. Взгляд его был сосредоточен. Так обычно идет человек, которого впереди ждут большие, неотложные дела.

О чем он думал сейчас? Он думал о многом: о своей семье, которую только что проводил за Буг и которую не скоро увидит, да и увидит ли, о людях, что шли ему навстречу, покидая родные места, о тех, кто сейчас там, на линии фронта, грудью своей отстаивал каждую пядь родной земли. Думал он и о той дороге, по которой ему предстояло идти. Это была тяжелая, полная тревог и опасностей дорога подпольной борьбы с врагом.

Так, ускоряя шаг, шел по улице Первомайска учитель истории средней школы села Крымки Владимир Степанович Моргуненко.

Он пересек весь город и вышел в степь. Здесь картина заметно менялась. После пыли и духоты города воздух в степи был свежим и прозрачным. Грохот и людской гомон становились здесь мягче, умереннее.

Солнце клонилось к горизонту. Его лучи скользили по земле, удлиняя тени. По равнинам и холмам стояли в солнечном окаёме спелые нескошенные хлеба. Лишь кое-где темнели копны пшеницы. По низинам, куда не достигали солнечные лучи, в темной зелени садов тонули села с белыми, как ромашки, хатами. И над всей этой земной красотой простиралось чистое, синее-синее южное небо.

Хорошо бывает в степи летом в предвечерний час! Солнце из ослепительно-желтого, искристого становится золотисто-багряным. Удушливая жара спадает и в воздухе растекается благодатная прохлада. Каким-то неуловимым движением воздуха разносятся запахи спелой пшеницы, полевых трав и цветов. Но из всех этих запахов степи всегда выделяется силой своей знакомый горьковатый запах полыни. Еще всюду гудят труженицы-пчелы. Устало перелетая с цветка на цветок, они торопятся набрать последний на сегодня взяток и, обремененные ношей своей, улетают на ночлег. Равномерно и резко кричат коростели. Вдруг у самых ног встрепенется вспугнутый шорохом шагов живой серый комочек — перепел, и не вспорхнет, чтобы перелететь, а как-то смешно ссутулившись перебежит дорогу, часто перебирая тоненькими, как спички, ножками и, спрятавшись в зарослях хлебов, нежно покличет подругу: «спать пора, спать пора, спать пора!» Весь мир степной становится в этот час особенно хорошим, задумчивым. Мягче чем днем звучат его голоса, нежнее шорохи. Потом все как-то неожиданно смолкнет, притаится, словно к чему-то прислушается степь. И тогда нивесть откуда возникнет песня. Широко и плавно разольется над примолкшими нивами грудной девичий голос и, не успев вывести до конца начатый запев, потонет в стройном, наполняющем душу хмельной радостью, многоголосье.

Но не той была степь сегодня, в предвечерний час. Иными звуками, иными шорохами полнилась она. Смолкли, притаились, будто перед страшной грозой, пернатые ее обитатели. Казалось, все живое теперь тревожно замерло. Не слышно и волнующей душу стоголосой песни.

Вьется и вьется над дорогами пыль. Гул и грохот заполнили золотые просторы степи до самого неба.

Люди уходили от надвигающейся беды. Уходили на восток, вглубь родной страны. Труженики покидали родные гнезда, кормилицу-землю, на которой родились, за которую бились не раз. Велика была скорбь; кажется, нет такой меры, которой можно было бы измерить ее, и нет таких слов, чтобы выразить.

Моргуненко шагал по обочине широкой дороги. По обеим ее сторонам стояли, поникнув тяжелыми колосьями, спелые хлеба.

Среди идущих навстречу людей изредка попадались знакомые. Это были чаще всего из других сел учителя, с которыми Моргуненко приходилось встречаться. Иные, заметив его, здоровались. Он отвечал на приветствия и шел дальше.

Вдруг взгляд его остановился на старом колхознике. Тот шел в стороне от дороги, по грудь в колосистой пшенице, шел, слегка наклонясь вперед, подставляя лицо под удары встречных колосьев.

— Уходишь, дедусь? — спросил Моргуненко.

Старик поднял голову и приостановился.

— Приходится, товаришок, чи як вас называть? — поправился он, исподлобья взглянув на собеседника. Но встретив прямой, открытый взгляд Моргуненко, кивнул головой вслед проезжавшей повозке, на которой сидели рослая светловолосая девушка лет шестнадцати и мальчик — поменьше. — Внучаток нельзя тут оставлять, батько их комиссаром полка там, у наших. Петро Гончарук, может слыхали?

— Слыхал, — ответил Моргуненко.

— Это сын мой, — с гордостью заявил старик.

— Как же, как же, знаю. — Имя, которое назвал старик, было знакомо Владимиру Степановичу еще до войны. Петр Гончарук был вторым секретарем райкома в соседнем районе. — Петр Анисимович Гончарук. Очень хорошо знаю.

Моргуненко заметил, как старик расправил под холщовой рубахой еще крепкие костистые плечи, как горделиво поднял седую голову.

— Хороший у вас сын, Анисим Григорьевич.

— Да, добрый сын, — улыбнувшись произнес старый Гончарук. Но улыбка тут же сошла и он вздохнул.

— Ну вот, стало быть, и уходим из родных мест.

Учитель взглянул в подернутые печалью стариковские глаза и тихо, задумчиво спросил:

— Тяжело, Анисим Григорьевич?

— Тяжко, сынку. Хоть и не в чужую сторону идем, а все же… дом… земля родная… Родился на ней, семьдесят лет прожил тут. — Старик на миг задумался, затем сорвал крупный, во всю ладонь, усатый колос пшеницы. — Видите, какой богатый уродился в этом году. И вот… остается тут. — Дед глубоко вздохнул и вдруг неожиданно спросил: — А вы что же, назад идете?

— Так нужно, — ответил Моргуненко, — ваш сын там, а я здесь… но дело у нас с ним одно.

— Понимаю, — с уважением произнес старик, — желаю вам всего наилучшего.

— Спасибо, и вам также.

Гончарук поклонился и, зажав в руке сорванный колос, пошел догонять повозку.

Моргуненко стоял и смотрел вслед старому колхознику, а тот шел, попрежнему наклонясь вперед и подставляя лицо под удары колосьев.

Солнце садилось быстро, прямо на глазах. Вот оно, огромное и красное, уже коснулось краем своим дальней полоски леса, а еще через минуту погрузилось в его синеву, и только на короткое время задержался над землей большой золотой обод и спрятался. И, теперь уже на том месте, все разрастаясь по горизонту, полыхала багряная полоса заката.

А над дорогами все так же продолжала клубиться пыль, так же стояли неумолкаемый людской гомон, скрип множества повозок, фырканье моторов, мычание коров, овечье блеяние, говорок орудийных ходов.

Глава 2

ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ

В Крымку Моргуненко возвращался ночью. Он шел не главной дорогой через местечко Конецполь, а той, что глуше и малолюднее, — через село Каменный Мост.