Сталинградский апокалипсис. Танковая бригада в аду

Из нашей роты выделили группу красноармейцев с командирами — в помощь саперам для возведения оборонительных сооружений. Бригаде приказали занять здесь оборону и задержать продвижение противника. В поселке было много частей. Еще больше проходили мимо нас на север. Это части и соединения 64-й армии отходили к внутреннему оборонительному рубежу, к южной окраине Сталинграда.

Из роты шла машина в штаб бригады. Решил поехать в медсанвзвод. Дополучить перевязочный материал, шины. Острой необходимости в них не было. Еще имелись запасы. Но, возможно, я искал повод, чтобы увидеть Майю.

У штаба бригады встретил военфельдшера роты управления Гомельского Семена. Выглядел он браво, подтянуто. Мы обнялись.

— Рад тебя видеть живым и здоровым. Расскажи, как дела наши. Ты же возле командования. Что нас ждет? Выведут ли нас для переформирования?

— Пока будем воевать. По секрету скажу тебе, что наше дело — швах. Бригаде приказано занять оборону и прикрыть отход на Андреевку дивизий, с которыми взаимодействовали: 204-ю и еще две — 138-ю и 29-ю. Они должны занять оборону ближе к городу.

— Мы почти в окружении. Что сделает бригада с двумя ротами танков? Воевать-то нечем, — заметил я.

— Две роты — это уже что-то значит. Еще что-нибудь дадут. Видно, нужно вывести армию из мешка, чтоб не попали в окружение. А мы можем лечь костьми тут.

Наше положение критическое. Мы очутились в мешке, горловина которого пока открыта на Сталинград, куда нас и направляют. Северо-западнее в город вошла 6-я армия Паулюса и достигла Волги.

Вместе с ними несколько южнее наступают румынская, итальянская и венгерская армии.

С юга в Сталинград вдоль Волги, опережая нас, стремятся армии Гота и Манштейна. Параллельно им отходим к городу и мы — 64-я и 62-я армии и много других частей и соединений, ослабленных в прошедших боях.

Враг близок к захвату Сталинграда, что закроет горловину мешка и приведет к неминуемой катастрофе, последствия которой могут решить исход сражения в пользу противника.

— Скажи, где медсанвзвод? Нужно получить перевязочный материал.

— Недалеко здесь. Я туда иду, пошли — покажу. Они не развернулись. Все на машинах.

С главной улицы свернули в переулок. В одном из дворов и вдоль забора стояли санитарные и транспортные машины. Нашел Гасан-Заде.

— Чего пришел? — встретил он меня высоким крикливым голосом. — Опять раненых привез? Некуда их брать, и не знаю, куда их отправлять. Сказали, жди указаний. Больные идут, раненых везут. Наши и чужие. Как работать и чего ждать?! Сами не знают, на каком свете! Чего молчишь? Я все говорю, а тебе слово не даю сказать. Здравствуй. Скажи, зачем пришел?

— Здравствуйте. Приятно видеть вас живым и здоровым.

— Что со мной сделается? Я везучий. Так сказала моя бабушка, когда принимала меня на свет божий. Пока не ошиблась. Рад видеть и тебя живым и здоровым. Надеюсь и дальше. Что ты хотел от меня? Или к Майе пришел?

— Хочу получить бинты, шины.

— Извини. Иди к Шепшелеву. Он будет ворчать, но не обращай внимания. Скажи, что я послал. Напиши требование и получай.

Я нашел Шепшелева, сказал, зачем пришел. Ни слова не говоря, он повел меня к бортовой машине и сбросил марлевый мешок — комплект шин и фанерный ящик — комплект перевязочного материала.

— Транспорт есть? Как и куда понесешь?

— Пока оставлю здесь и пойду за машиной. Она у штаба бригады.

Стал искать место, куда можно пока положить комплекты. Поднял один и понес к домику, у крыльца которого висела фанера с красным крестом. Из домика на крыльцо вышли врачи Зоя Ложкина и Майя Вайнштейн.

— Можно оставить комплекты, пока я за машиной схожу? — нашелся я.

— Конечно, пожалуйста, — сделала реверанс Ложкина. Посмотрела на Майю и рассмеялась.

Я растерялся. Очень неловко мне было. Стоял с ящиком в руках, все смотрел на Майю. Вдруг сообразил, что даже не поздоровался.

— Здравствуйте! — сказал я.

Они опять рассмеялись, а Ложкина убежала к машинам.

— Ящик-то поставьте и второй комплект принесите, — сказала Майя.

Я сходил за вторым комплектом, положил его поверх первого и подошел к Майе.

— Здравствуйте, Майя.

— Вы уже поздоровались. Смешной вы какой, неловкий, — она подошла ко мне ближе, застегнула пуговицу на моей гимнастерке. Я дышать перестал, а она продолжала: — Спасибо за маникюрный набор. Только сегодня девочкам показала. Очень красивый и, видно, удобный, но я еще не пользовалась. Храню для лучших времен. Как хорошо помылись в Зетах у вашей хозяйки. Спасибо. И вкусные лепешки приготовила хозяйка. Надо же было случиться налету вражеской авиации. Хотелось бы и сейчас помыться, хоть в речке искупаться или у колодца от пота и пыли отмыться. Где и как? Здесь не завели хозяйку? — лукаво спросила она.

— Пока нет, не успел.

— Вам, мужикам, проще, а нам как? В одежде от ваших взглядов не спрятаться. Думаем в сарайчике помыться. Зоя побежала ребят упросить воду принести, хотя бы холодную.

Я уставился на нее и молчу. Замолчала и она.

— Страшная я?

Я молчал.

— Что молчите?

Я смотрел на Майю и думал, как тяжело женщине на войне. Война — это мужское дело. А как тяжело женщине на войне. Мужик запросто разденется по пояс, помоется у любого колодца, водоема, — справит естественные надобности тут же на колесо машины или под любое дерево. А женщине? С ее физиологическими периодами, с ее гигиеническими потребностями помыться или подмыться. Как все это сложно и нередко невыполнимо. Все вокруг ждут от нее улыбки, ласкового слова, а она мучается от того, как бы справить естественную нужду, поддерживать в чистоте хотя бы некоторые части своего тела.

Я все смотрел на Майю. Глаза, такие выразительные, необыкновенные, как всегда я их видел, а сейчас растерянные, беспомощные, по-особому печальные, как бы говорящие: «Я здесь, сюда определила меня судьба, и что я могу поделать?»

— Чего молчите и так смотрите на меня, изменилась очень?

— Просто не место вам здесь, Майя. Ни моим сестрам, родным. Ни одной женщине не место на войне, где и мужчине непосильно трудно.

Мне жаль ее как сестру, на которую взвалилась непосильная ноша, не совместимая с женской сутью, с предназначением женщины. Я эту ношу, не задумываясь, переложил бы на свои плечи.

Она развела руками, которые лучше слов выразили: «Мол, что же делать?»

— О чем же вы думаете? Неловко как-то ваше молчание.

И я разговорился:

— Перенес бы я вас в родную мою Белоруссию, в пущу полесского края, где поместил бы в светлый теремок, возле которого протекает чистый ручеек, воду которого можно пить и в котором можно купаться. Велел бы всем зверям ублажать и лелеять вас. Медведям — носить мед, бруснику с земляникой, свежую рыбку; волкам — свежатину, а не консервы или концентраты; лисичкам — цыплят; зайчикам — свежую картошку, морковку и капусту; белочкам — орешки в шоколаде: русалкам — свежий хлеб и пышные булки, а не сухари; и птицы распевали бы волшебные мелодии или только вальсы и танго, если любите.

Ее глаза засветились таким счастьем, будто ребенку преподнесли расцвеченную огнями новогоднюю елку.

— А себе какое место определите при тереме?

— Это вам решать. Хоть сторожем вокруг, а если позовете…

— Хватит, фантазер! Сил нет больше слушать.

И слезы полились из ее потеплевших глаз, уже не печальных, излучавших тепло, признательность.

— Бегите к себе. И мне пора — много дел. Спасибо за добрые пожелания, — она стала уходить, остановилась, вернулась ко мне, положила руки на плечи, подтянулась на цыпочках, поцеловала и тихо сказала: — Спасибо большое, развлекли и порадовали, спасибо.

Она повернулась и произнесла издали:

— Чтобы беда вас миновала!

— И вас также, — крикнул я.

Она исчезла в домике. Я все стоял. Опомнился, пошел к штабу, вернулся с машиной, погрузил комплекты. Возле домика с красным крестом толпились красноармейцы, командиры. Большинство в повязках. Заехали в штаб, захватили ожидавших там командиров и убыли в расположение роты.