Сталинградский апокалипсис. Танковая бригада в аду

Проклятое чувство жажды. Мне, здоровому человеку, очень хотелось пить, мучительно хотелось. Несмотря на всю опасность нашего положения, мысль о воде не выходила из головы. А как же раненые? У них была большая физиологическая потребность в воде. Мучительно было слушать стоны раненного в бедро и единственные различимые слова: «Пить, пить, пить…» Я все не решался обыскивать трупы ради фляги с водой, хотя эта мысль все глубже врезалась в сознание.

Где-то подспудно еще возникала мыслишка: «Ты можешь уйти по балке. Может быть, еще выберешься к своим». И тут же вторила ей другая мысль: «Как оставить раненых и таких беспомощных?» — «Ты им уже ничем не поможешь и сам погибнешь». — «Я не знаю этих людей. Они мне совсем чужие. Но почему-то я не сделал ни одного глотка воды и всю отдал им. Их жизнь в какой-то степени в моих руках, а судьба у нас общая. Оставить их — значит предать… Как же потом жить, если суждено будет остаться в живых?»

Ход моих мыслей, видно, разгадал один из раненых:

— Ты бы мог, доктор, выйти по балке к своим и взял бы раненного в плечо. Ходить он может.

— А как же вы? И он не дойдет — потерял много крови, свалится в пути.

— Ноги целые — дойдет. А нас вытащи на основную дорогу по балке, замаскируй и оставь. Если будут идти наши — окликнем.

— Может быть, тебе удастся вернуться с каким-нибудь транспортом за нами, — сказал другой.

— В суматохе нас забыли. Думаю, что вспомнят, не один же я был. Знали, что с ранеными. Если дорога по балке не перерезана немцами, то за нами придут, — не совсем уверенно ответил я им.

Солнце клонилось к горизонту. Становилось прохладнее, а пить хотелось не меньше. Невыносимо стало слышать стоны тяжелораненого и непрерывную мольбу: «Пить, пить, пить…» Я оставил их и пошел к обрывистому краю оврага, выбрался наверх и пополз к позициям одной из артиллерийских батарей. У застывших уже трупов срезал с ремня две фляги, у которых при взбалтывании определялась жидкость. Подобрал одну плащ-накидку, несколько рожков с патронами для автомата и пополз к своим. В одной фляге, более полной, была вода теплая, затхлая, но пошла по кругу. В другой фляге был разбавленный спирт. И он нашел применение.

Мы ждали и на что-то надеялись. За разговорами наступили сумерки. Тишину прорвал возрастающий гул мотора. Раздавался он с востока. Я взял автомат, вышел из ответвления к основной балке и затаился. По балке шел тягач, остановился там, где раньше располагалась рота. Раздался голос:

— Доктор! Где вы там? Я за вами!

Я узнал голос Саши Цветкова. Он приподнялся над сиденьем и всматривался в нашу сторону.

Вышел из укрытия к нему.

— Вы с ранеными?

Я кивнул и показал рукой, где они расположены.

— Быстро надо выехать, пока дорогу не перерезали.

Погрузили раненых, тело старшего лейтенанта, медицинское имущество, примитивные носилки, оружие и по дну балки последовали на восток.

— Наши выходят из боев и собираются в Бекетовке. И мы туда поедем, — объяснил мне обстановку Саша.

Ехали уже в темноте. К полуночи добрались без приключений до Бекетовки, где был пункт сосредоточения остатков бригады. По приезде спросил Сашу, кто его послал за нами. Он ответил, что услышал от ребят, что доктор с ранеными остался в балке, и поспешил на выручку. Хотел обратиться к командиру, но передумал, побоялся, что не разрешит. Поделился с Воропаевым. Тот направил его к командиру. Через какое-то время сказал Воропаеву, что не нашел командира, но решил ехать.

— Ты мне ничего не говорил, и я об этом ничего не знаю, — сказал Воропаев ему.

Решение Саша принял самостоятельно, поехал один на свой риск уже в тыл врага выручать товарищей. Возможно, этим поступком он нарушил что-то уставное. И в то же время совершил героический поступок. Он не думал о подвиге. Товарищ был в беде, и он бросился на выручку. Я не связан с Сашей ни родством, ни особой дружбой. Мы просто однополчане, люди одной судьбы и цели.

В подавляющем большинстве воины старались делать свое дело как можно лучше. Некоторые делали больше, чем могли, и становились героями заметными или скромными, оставшимися в тени. Саша принадлежал к последним.

Всю ночь на 2 сентября остатки бригады с боями выходили из занимаемых позиций, отбиваясь от наседавшего врага, и собирались на юго-западной окраине Бекетовки. Оставшиеся в живых командиры батальонов, рот и взводов или заменившие их курсировали по намеченным маршрутам выхода своих подразделений из боев и направляли их в назначенные пункты. При возможности вытягивали технику, в основном летучки и автотранспорт — средство передвижения личного состава. Танки, покореженные и горевшие, остались на поле боя. Боеприпасы, противотанковую батарею сдали 13-й танковой бригаде. Все горючее, а его осталось мало, вывозили с собой. Происходило это под пулями, снарядами и бомбами наседавшего противника. Вскоре стал ощущаться недостаток в бензине. Начальнику ГСМ получить его не удалось — приехал ни с чем. Склады горели, и горючее выдавали по особой разнарядке, в которую наша часть не попала.

К утру несколько прояснилась обстановка. Все танки, тягачи, тракторы остались на полях сражения на подступах к Сталинграду, как и большая половина колесных и специальных машин-летучек. Танкисты в большинстве своем погибли. Часть из них, раненые и обожженные, попали в медсанбаты дивизий, с которыми взаимодействовала бригада, и в полевые госпитали 64-й армии, минуя медико-санитарный взвод, где велся учет раненых. Таким образом, многие попали в число пропавших без вести. Оставшихся в живых членов танковых экипажей в батальонах можно было пересчитать по пальцам. Более двух третей состава потеряли танковые батальоны. Немногим меньше половины — рота управления, инженерно-саперная рота. Более одной трети — рота технического обеспечения. Всего за неполный месяц 363 человека: убитыми — 83, ранеными и обожженными — 181, пропавших без вести — 99 (данные из формуляра).

В последующем некоторые из пропавших без вести как-то находили бригаду и возвращались в подразделения. Существовала особая тяга выздоровевших раненых к своим частям. Шли на разные ухищрения, большой риск, иногда и на дезертирство из госпиталей или резервных частей, чтобы вернуться в свою часть.

Подполковник Иванов зачитал личному составу роты выписку из приказа командующего Юго-Восточным фронтом от 1 сентября 1942 года, где указывалось, что 254-я танковая бригада выводится в резерв фронта для пополнения. Бригаду переправить на левый берег Волги в поселок Рыбачий (Новый) для доукомплектования личным составом и материальной частью.

Нам стало официально известно, что вышли из боев, что будем переправляться на левый берег Волги, что получим пополнение и что предстоят новые схватки с врагом.

К рассвету людно стало возле полевой кухни. Все с нетерпением ждали горячей пищи, которую за последние несколько суток и в глаза не видели. С завтраком запаздывали, так как с большим трудом нашли пригодную для приготовления пищи воду. По пути следования и в районе расположения вода из колодцев была вычерпана проходившими воинскими частями и беженцами.

Неподалеку от кухни сидели группками в одинаковых темно-синих пилотках дети школьного возраста, укутанные не по росту большими пальто, одеялами, платками, из-под которых выглядывали шустрые глазенки. Ночь была прохладной, и дети, видно, подзастыли. Некоторые стали вылезать из своих теремков — и, поеживаясь, бегали в кусты. На многих были надеты когда-то белые сорочки. На шее красные галстуки. Ребята грязные, измученные и очень голодные. Две девушки постарше, должно быть пионервожатые, подошли к кухне и попросили для ребят кипяток. У них остались только сухари, которые им дали в одной воинской части. Дети уже много дней не ели ничего горячего. Как они рассказали — это уходил на восток к Волге от наступавшего врага один из эвакуированных пионерских лагерей из какого-то района Черноморского побережья. Вначале их эвакуировали поездом, но его бомбили под Ростовом, где они на какое-то время застряли. Погибло там немало ребят и воспитателей. Когда враг подходил к Ростову, их отправили на грузовых машинах. Потом и машины обстреляли из самолетов в междуречье между Доном и Волгой, где похоронили несколько ребят. Машины и запас продуктов сгорели. Много десятков километров они шли пешком по калмыцкой степи вместе с толпами беженцев. Обувь износилась, запасная одежда и смена белья сгорели при бомбежке. Трудно было без пищи и воды. Среди них было много детей других государств, не знавших русского языка. Они отдыхали в пионерском лагере вместе с нашими детьми. Старшие этой группы — женщины ушли куда-то хлопотать о дальнейшей судьбе детей. Красноармейцы и командиры окружили детей, начали раздавать им небогатые свои сбережения: то сухари, то консервы, то пачки концентратов, то кусок мыла. Вдруг раздался голос: «Накормим детей горячей пищей! Это же наши дети!» Поддержали и остальные. Дежурный по роте по поручению всех присутствующих доложил командиру о решении личного состава. Он предупредил, что времени не будет приготовить еще один завтрак, скоро выступать. Согласились. Тогда он дал добро. Красноармейцы стали отходить от котлов, кое-кто захватил только кипяток в котелок и сухари. Одиночками еще подходили воины к кухне и шумно спрашивали у поваров, почему не кормят «служивых», и когда повар Харитонов отвечал, что «служивый» народ отказался от завтрака в пользу детей и когда доходил смысл сказанного, остальные «служивые» молча отходили от котлов.