Сталинградский апокалипсис. Танковая бригада в аду

Часовой возле продовольственного склада и кухни красноармеец Нагиба был сравнительно трезв, и дежурный по роте спросил у него, что произошло ночью.

— Все тихонько перепились, да вы и сами все видели.

Действительно, почему он спрашивает у часового, когда сам должен был видеть, что происходило. Или проспал?

По территории уже бродили единичные и небольшими группами красноармейцы. У многих лица основательно «помяты», ходили, еще пошатываясь, часть спала и не знала о случившемся — настолько перепили, что даже на взрывы не среагировали.

Дежурный лейтенант Завгородний решился доложить командиру о состоянии Лукьянова и спросить, как взять продукты. Командир приказал построить роту по тревоге. В строй стало немногим больше половины личного состава, в основном те, кто был на пожаре. Часть людей привели, поддерживая под локти.

Выглядели красноармейцы в строю очень нелепо. Враг наступал, возможно обошел нас. Наши войска ценой жизни задерживали его стремительное продвижение. А на что способны эти военнослужащие? Что произошло с этими, по сути, хорошими, исполнительными людьми, находящимися сейчас всего на несколько часов в отрыве от жестокого, наступающего врага? Никто не собирается сдаваться врагу, а как сопротивляться в таком состоянии? Кто поведет машины? Кто сядет за руль в таком состоянии, чтоб хотя бы убежать от врага?

Командир спросил часового, что произошло ночью. Тот доложил, что всю ночь люди группками и в одиночку подходили к продовольственной машине, и Лукьянов отливал каждому по желанию определенную порцию спирта. А потом среди полной тишины грянул этот взрыв и пожар. Чужих не было. Помогал Лукьянову разливать спирт красноармеец Вернигора и его друг Кихтенко.

Мне приказал командир привести Лукьянова в чувство и поставить его перед строем. В помощь дал двух красноармейцев. Налил в кружку немного воды, добавил туда несколько капель нашатырного спирта и вылил содержимое кружки ему в рот. Он в какой-то мере пришел в себя. Взяли его под мышки и приволокли и поставили. Он как-то удерживался в вертикальном положении, стоял, шатаясь, на одной ноге, вторая была отставлена в сторону. Очень странная была у него поза, водило его верхнюю половину туловища, но он удерживал себя в вертикальном положении будто приклеенными к земле подошвами.

Заговорил командир:

— Воины нашей бригады истекают кровью, до последнего вдоха удерживают натиск врага, погибают, но не отступают. Бригада потеряла в боях много людей и техники, но не потеряла себя и, как боевая единица, удерживает оборону. А вы изменили ей, предали ее. Позор вам и презрение! Потеряли склады с боеприпасами и горючим. Погибли люди. Представитель контрразведки выяснит, кто это сделал. Во что же вы превратились? Хуже скотов. Срочно надо убыть к новому месту, самим окопаться и подготовить рубежи обороны для остатков бригады. А вы не в состоянии сесть за руль!

Он быстро последовал вдоль строя и, тыча ладонью в грудь каждого, выкрикивал:

— Ты, Кухленко, ты, Бяширов, ты, Завгородний, мать твою так, командир! — он подошел к нему вплотную, взял его за загрудок, подтянул его лицо почти вплотную к своему и произнес: — Подлец ты, Завгородний! В такое время, будучи дежурным, так налакаться и дать напиться роте. Разжалую! Под суд военного трибунала пойдешь! — и оттолкнул его от себя.

— Отстраняю вас от дежурства. Принять дежурство старшему лейтенанту Дьякову. И тебя такая участь ждет, Наумов!

— Я ничего, какую-то малость.

— Молчать! Вести машины надо, а вы не в состоянии. Немец наступает. В плен немцу решили сдаться?! Лукьянов напоил всех, чтобы вывести роту из строя. И он вывел роту из строя, чтобы враг захватил нас, как ягнят. Изменник! — бросил он Лукьянову и вновь повернулся к строю: — Данной мне властью я приговариваю Лукьянова за вывод личного состава роты из строя перед наступающим врагом к расстрелу.

Вытащил пистолет из кобуры правой рукой, взял Лукьянова левой рукой за ворот и повел его от строя в одно из разветвлений оврага в кустарник. Хромая, неуклюже, Лукьянов следовал покорно, спотыкаясь, вперед, подталкиваемый командиром. Через какое-то время раздались два выстрела в кустах, и вернулся к строю командир, пытаясь на ходу и перед строем попасть пистолетом в кобуру. Но ему это не удавалось, видно, волновался. Потом сдвинул кобуру на живот, положил в нее пистолет. Всех это вмиг отрезвило, до людей стала доходить вся серьезность ситуации.

— Каждого ждет участь Лукьянова, если позволит подобное. Всех, кто не в состоянии подойти и сесть в машину, — оставить на месте, не брать их с собой. Пусть немец с ними потолкует. Комиссару, командиру автороты и врачу проверить водителей и выявить, кто в состоянии вести машину. Пьяных отстранить от вождения.

Мне приказал идти к Лукьянову. Пошел в кустарник и увидел Лукьянова, лежащего ничком, тело его содрогалось от всхлипываний. Осмотрел его. Ран не было. Штаны были мокрые от страха или еще с ночи. Он пытался что-то сказать, но не смог: челюсти стучали, тело дрожало, в голос рыдал. Командир, конечно, стрелял в воздух.

Кладовщиком вместо него тут же был назначен Мезенцев. Продовольственную машину, в которой хранился спирт, закрыли на замок, и ключ забрал комиссар. К машине выставили часового. Мне пришлось немало человек отрезвлять нашатырным спиртом.

Враг нас обошел справа и далеко продвинулся на северо-восток к Волге, Сталинграду. Мы оказались в мешке или в окружении. Части нашей бригады были где-то южнее нас, по-видимому, еще в Зетах. Командир убыл в штаб бригады. Все были до крайности напряжены, издерганы. Обстановку не знали. Многих мучило раскаяние и стыд за повальную пьянку. Распределили водителей по машинам, некоторых отстранили. Трезвых водителей не хватало. К некоторым машинам прикрепили водителями командиров, автотехников. Назначили порядок следования в походной колонне. Пока мы все стояли на месте в ожидании команды.

Приехал командир и приказал срочно вытягивать машины для следования к новому месту расположения. Рота вытянулась в походную колонну, и машины двинулись в путь на север. Опять пыль, бескрайняя степь. Потрескавшаяся от жары земля, не знавшая последнее время ни единого дождика.

К вечеру рота прибыла и разместилась в поселке Блинников. Туда подтягивались остатки складов бригады и ряд машин из других подразделений. Рота технического обеспечения, замыкающее подразделение бригады, шла впереди, вернее, отступала, убегала первой. И куда? От наступавшего противника к прорвавшемуся противнику… А где он, прорвавшийся? Есть ли пути отхода и куда? Все были в недоумении. Не отошли еще от прошлой ночи. Людей занимали вопросы ночного взрыва и пожара. Большинство сходилось во мнении, что это дело вражеских рук. Диверсия.

Спал на носилках. Стояли на земле под машиной. Шофер спал в кабине. Подзастыл. Ночи стали прохладными, много росы. Что сулит нам новый день? Ко мне подошел старшина Николаев, поздоровался, подал руку и доверительно сказал:

— Дело есть, доктор, отойдемте в сторону. Спирт весь опечатали, и мне приказано отвезти его сейчас же после завтрака и сдать в роту управления. Там находится часть бригадного склада. Я успел отлить одну канистру и прошу вас взять ее на хранение к себе. Пусть у нас будет свой «НЗ».

— Где же я буду ее хранить? Мое имущество находится в открытой бортовой машине. Сидеть возле нее не смогу я.

— Мне некому доверить, разопьют, сволочи. Возьмите, пока я буду отвозить спирт в бригаду. Приеду и заберу. Прошу сделать это. Надо, понимаете, надо немного сохранить для себя. Я все думал, куда девать канистру, и ничего другого не придумал.

— Может, в какую-то летучку поставить. К Саркисяну или Дьякову?

— Хрен увидишь потом, не отдадут, и баста. Принесу вам, поставьте к своему имуществу, никто и не догадается. Подумают, что бензин.

— Несите, что поделаешь.

И он принес для хранения канистру спирта, которую поставил на машину к другим канистрам с бензином. Не перепутать бы. Чтоб случайно не залили, сделал заметку на канистре — к ручке привязал кусок бинта.