Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время.

чуть позже, в 1832 году, в своём стихотворении «Бородин­ская годовщина» напишет по поводу этого давнего поль­ско-русского геополитического спора Пушкин [154].

Впрочем, в отношении земель, лежащих на запад от Днепра, русскому обществу определиться было даже в чём-то проще: они могли быть или польскими, или рус­скими. Надо было лишь осознать, что такая дилемма су­ществует, и отнестись к ним как к изначально русским, не обращая внимания на их сегодняшний облик. С Мало­россией дело обстояло несколько сложнее. Там, как уже говорилось, имелась ещё и казачья историческая состав­ляющая, в отношении которой тоже приходилось опреде­ляться.

Эмоциональная связь с Малороссией в русском обще­стве была, несомненно, крепче. И в том числе в его оппо­зиционных группах, хотя создание на малороссийских землях двух федеративных единиц, как это предусматри­вал проект Н. Муравьёва, могло бы притормозить давно идущие интеграционные процессы (кстати, такая перспек­тива тоже была приемлема для польских реваншистов) [155]. Но идеи борьбы за «свободу» против «тирании» не всегда укладывались в рамки политических проектов и консти­туций, приобретая порой неожиданное звучание. И имен­но Малороссии довелось испытать на себе действие этих доведённых до крайности «гражданских» политических установок. Пример тому — поэтическое творчество Кондратия Рылеева.

Вообще-то взгляды Рылеева на Малороссию в основе своей вполне привычны и традиционны для русского об­щества. Это становится видно сразу же, как только его по­литические пристрастия отступают на второй план. Круг исторических врагов Малой Руси он обрисовывает недвус­мысленно.

говорит Наливайко, герой его одноимённой поэмы. И го­тов он это сделать ради того,

И здесь не важно, что рылеевский Наливайко (как и большинство героев гражданской лирики той эпохи) не слишком напоминает своего реального прототипа, ру­ководствовавшегося куда менее возвышенными целями. Важно то, что Рылеев (как и многие декабристы) мало­россов понимает как «русский народ». Совершенно так же смотрел поэт-гражданин и на вопросы культуры. Так, в за­думанном им «Историческом словаре русских писателей» (к сожалению, этот замысел, как и многие другие, Кондратий Фёдорович так и не успел осуществить) должны были присутствовать все писатели-малороссы современности и прошлого (например, известный малороссийский фило­соф Г. С. Сковорода) [158].

Стоит отметить и ещё одно важное обстоятельство: при всём своеобразии собственного взгляда на историю и люди декабристского круга, и просто писавшие в духе героического и гражданского романтизма, незаметно ста­ли включать в отечественную историю не только сюжеты древней или великорусской её части, но и не столь давние события казачьего прошлого Малой Руси.

Но если с Северином Наливайкой и Семёном Палеем (не говоря уже о Богдане Хмельницком) всё было более- менее ясно и их деятельность вызывала сочувствие и под­держку, то, скажем, с Иваном Мазепой или его племян­ником Андреем Войнаровским дело обстояло гораздо сложнее. Однако же неприятие современных социально-­политических реалий проецировалось на прошлое, бла­годаря чему в романтическо-гражданственные одежды облекались фигуры, чьи поступки и порывы от гражданско- патриотических были весьма далеки. Вот и рылеевский Войнаровский во имя пропаганды идей свободы показан не заговорщиком, посвящённым в планы Мазепы, а от­важным гражданином, патриотом и тираноборцем, под­нявшимся против самодержавия.

размышляет герой в конце жизни, начиная уже сомневать­ся в правоте своих оценок и дел [159].

Таков и гетман Иван Мазепа, волею случая (а вернее, благодаря европейской внешнеполитической игре и вну­тренним особенностям развития Малороссии конца XVIII — XIX века) из не самого заметного персонажа пре­вратившийся чуть ли не в одну из известнейших и тира­жируемых фигур мировой истории. Не случайно, что миф о Мазепе как одиноком романтическом герое и борце за свободу заложил в своей «Истории Карла XII» (1731 г.) не кто иной, как Вольтер (настоящее имя — М. Ф. Аруэ), тогда ещё молодой человек, а позже властитель дум и за­конодатель интеллектуальных мод. Сочинение пользова­лось невероятной популярностью: только в XVIII веке оно переиздавалось (на различных языках) 114 раз. Во многом благодаря именно Вольтеру в европейском сознании фор­мируется образ «страны казаков», которую «московиты», по его словам, «старались по мере сил обратить в рабское состояние», «тогда как Украина всегда хотела быть свобод­ной». Характерно и то, что Вольтер не пояснял, когда она хотела быть свободной и от кого. Затем романтический облик гетмана укрепился благодаря поэме Дж. Байрона «Мазепа» (1818 г.) и одноимённому стихотворению В. Гюго (1829 г.), а затем ещё целому ряду иностранных и русских произведений литературы, музыки и живописи [160].

Нельзя в этом контексте обойти вниманием и «Исто­рию Русов». Она вобрала в себя этот миф, дополнив его собственными наработками. Мазепа преподносится в ней в самом выгодном свете как мудрый правитель и патриот, поглощённый исключительно заботой об Украине. Тогда как Пётр I и его соратник А. Д. Меньшиков изображены исчадиями ада и врагами малороссийского народа, ну а Карл XII и шведы — друзьями Украины.

И этот двойной миф оказался весьма живуч. Тот же Ры­леев не заблуждался насчёт коварства и честолюбия гетма­на, характеризуя его как «великого лицемера, скрывающе­го свои злые намерения под желанием блага родине»:

говорит Войнаровский и продолжает:

Исторически верно изображает Рылеев и отношение на­рода к старому гетману и его поступку:

Однако под влиянием «мазепинского мифа» и антисамодержавных идей (вот так внутриполитический контекст может повлиять на формирование образа той или иной территории, в данном случае исторического) поэт созда­вал вокруг него налёт таинственности и романтичности. И в ещё большей степени гражданственность и «души пре­красные порывы» присущи главному герою поэмы — само­му Войнаровскому, как «непричастному» к «непонятному» Мазепе (хоть, как уже было сказано, и начавшему раскаи­ваться в делах своей юности).