Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время.

Качество этой речи (особенно в передаче великорос­сов) нередко вызывало среди литераторов споры. Скажем, Н. Маркевич, писавший стихи по материалам фольклора («Сон-трава», «Удавленник») и издавший в 1831 году фоль­клорный сборник «Украинские мелодии», а вслед за ним и ещё ряд литераторов критиковали водевиль видного драматурга, князя А. Шаховского «Казак-стихотворец» и его же «Актёра на родине» за неправильную, по их мне­нию, имитацию народной речи [126]. Вообще же, о возмож­ности и целесообразности использования народной речи (неважно какой, но малорусской, пожалуй, в наибольшей степени) в высокой литературе задумывались многие ли­тераторы. Она должна была быть естественной и не навре­дить художественной цельности и ценности произведения, не понизить его уровень до «низкого жанра» и «балаганности».

А проблема такая была. Ведь при помощи той же укра­инской речи далеко не всегда удавалось передать высокие чувства и серьёзные мысли. Поскольку на малороссийском наречии говорили в основном крестьяне, люди простые и необразованные, то и самой этой речи была свойствен­на «простоватость», поневоле ограничивающая литературу на нём «мужицкой жизнью», пояснял ситуацию один из ве­дущих литературных критиков того времени Виссарион Белинский. «Поэтому наши малороссийские литераторы и поэты пишут повести всегда из простого быта и знако­мят нас только с Марусями, Одарками, Прокипами, Кондзюбами, Стеньками и тому подобными особами», — писал он в рецензии на сборник «Ластовка» (1841 г.; курсив автора). «Содержание таких повестей, — продолжал Белинский, — всегда однообразно, всегда одно и то же, а главный интерес их — мужицкая наивность и наивная прелесть мужицко­го разговора» [127]. Что, естественно, не могло не сказаться на качестве этой литературы и её способности охватить жизнь во всей её сложности и многообразии. И такая ситу­ация продолжала оставаться актуальной отнюдь не только для первой половины XIX века, но и для значительно более поздних периодов.

Различались произведения, помимо уровня этногра­фической или языковой достоверности, ещё и по степени беллетризации и романтизации образа Малороссии в духе эстетических норм времени. По мере ухода эпохи сенти­ментализма в прошлое, а также накопления этнографи­ческих знаний и ментального освоения малороссийского ареала, образ этот всё больше приобретал реальные черты. Отказ от эстетизированного восприятия края в духе лите­ратуры путешествий пошёл с поэта-декабриста, участника Отечественной войны Ф. Глинки, писавшего стихи, очерки, сочинения на исторические сюжеты, в том числе о Малороссии [128].

Грань между литературными произведениями на фольклорно-сказочную тематику и научными этногра­фическими работами была нечёткой: особое внимание авторы и тех, и других уделяли сбору и использованию фольклорного материала, прежде всего песенного. Это «собирательство», которым занимались многие писате­ли, не говоря уже о фольклористах, один из них, Орест Сомов, объяснял так. «Цель сей повести, — писал он в своих «Сказках о кладах», — собрать сколько можно более народных преданий и поверий, распространённых в Малороссии и Украине между простым народом, дабы оные вовсе не были потеряны для будущих археологов и поэтов» [129]. В первые десятилетия XIX века в свет вы­ходят сборники малороссийских песен Н. А. Цертелева (1819 г.), М. А. Максимовича (1827, 1834 гг.), Н. А. Марке­вича (1831 г.), П. А. Лукашевича (1836 г.) собирали песни Д. П. Ознобишин и сам Гоголь. Появляется ряд работ эт­нографического характера, в числе которых и сочинение «Малороссийская деревня» (1827 г.) малоросса И. Г. Кулжинского — одного из преподавателей Гоголя в нежин­ской гимназии (за своё сочинение он был принят в Обще­ство любителей российской словесности).

Работу Ивана Григорьевича Кулжинского (1803-1884 гг.) критиковали, в том числе один из самых известных малорос­сийских краеведов и фольклористов Михаил Максимович. А юный Гоголь в письме своему товарищу Г. И. Высоцко­му с юношеским максимализмом назвал её «литературным уродом» и «печатным бредом» [130] (хотя, как установлено, эта книга оказала влияние на его дальнейшее творчество). Впрочем, относилось всё это не к содержанию работы, где было немало этнографических наблюдений, собран бога­тый фольклорный материал, в том числе несколько народ­ных песен, и уделялось внимание также историческим сю­жетам. Как и многие другие, Иван Кулжинский (а было ему в ту пору всего двадцать четыре года), движимый любовью к родному краю, хотел показать красоту и поэтичность Украины, дать портрет малороссийского крестьянина и со­брать «разбросанные черты национальности и из многих отдельных частей составить одно целое, полную картину нравов» [131].

Неудовольствие вызвал именно эстетический стиль сочинения, к тому времени уже практически изжитый литературой. Это был «классический» сентиментализм со всеми присущими ему атрибутами, в том числе дохо­дящей до крайности чувствительностью. «Пойдёмте же в хлев и послушаем, кто это так нежно рыдает и плачет? Ах, это юный телёнок, происшедший на свет прошлую ночь! Рогатая мать с нежностию смотрит на него и обли­зывает языком его мягкую шерсть, целует и в очи и в сла­бый хребет, и в курчавый лоб, на коем выступят неког­да юные рога. Сколько радости для невинного сердца, привыкшего делиться с природою своими чувствами!».

Этот стиль долгое время определял взгляд российской публики на Украину, соответственно, формируя её об­раз. В качестве примера можно привести и такой отры­вок из книги Кулжинского: «Много есть деревень на све­те, но под кротким небом Малороссии всякая деревня есть сокращённый эдем, где иногда недостаёт только до­бродетели и чувствительного сердца, чтобы людям быть совершенно блаженными» [132].

Но, как показывает сочинение того же Кулжинского, та­кой взгляд на Украину был характерен и для самих мало­россов. Любопытной представляется точка зрения, соглас­но которой не последнюю роль в формировании образа Малороссии как изобильного и благодатного края кра­сочных пейзажей, добрых нравов и простых людей, эдако­го рая на земле, сыграли представители малороссийского землячества. Для того, чтобы упрочить своё положение в российском обществе и сделать собственное происхо­ждение своего рода козырем, они использовали этот образ (вначале его создав) и преподносили родной край как жем­чужину в российской короне [133]. «Цветущей частью России» называл Малороссию и Гоголь [134]. Эта тенденция просле­живается ещё с последней четверти XVIII века, с описаний края в традициях литературы путешествий, принадлежав­ших перу самих малороссов (например, Г. Калиновскому, Я. М. Марковичу) или изданных при их непосредственном участии (Н. Н. Мотоноса и Г. В. Козицкого). А эстетические нормы сентиментализма и романтизма лишь облегчали за­дачу. А затем, дошедшие до русского адресата, эти идеи воз­вращались обратно, и многие малороссы, причём как сто­личные жители, так и проживавшие в самой Малороссии, начинали смотреть на этот край глазами русских путеше­ственников и литераторов.

Другим сюжетом, привлекавшим внимание пишущей и читающей публики, помимо живописания красочной Малороссии и её народа, было историческое прошлое этой земли, причём прошлое недавнее, казачье, которое русское общество (да и малорусское в том числе) хотело осмыслить. Широко использовались такие методы, как создание обще­го исторического фона произведения, когда действие поме­щалось в некий исторический контекст (даже если сюжет вовсе не касался истории, как в тех же «Киевских ведьмах» Сомова). Популярны были стилизации на тему малорос­сийской и казачьей истории.