Белый Бурхан

Физическая боль - ерунда, она пройдет быстро. Куда страшнее боль душевная, разламывающая сердце днем и ночью, в радости и одиночестве, в тоске и на людях...

Ыныбас снял нож, прилепил на красную и пока сухую рану лист подорожника, оторвал лоскут от нижней рубахи и туго перевязал плечо. Нож, брошенный на песок, медленно остывал, покрываясь синью жженой стали. Ыныбас поднял его, счистил палочкой запеченную на лезвии кожу, вяло улыбнулся. Вот и все... От очередной ложной тропы остался только еще один шрам на теле и такой же шрам в душе.

Костер горел спокойно, огонь не спеша подъедал сухие ветки, все более отодвигаясь к краям, образуя кольцо, которое скоро распадется, не оставив следа. Камень не боится временного огня - он вечен! Вот и человеку надо быть таким же камнем, чтобы никакие кострища не оставляли на нем своей меты: копоть смоют дожди, а золу сдует ветер! Только и всего.

Ыныбас встал, спустился по тропинке вниз, где его конь не спеша стриг зубами траву. Поправив седловку, Ыныбас провел рукой по гриве, взглянул на брошенный им алтарь: над ним тонкой бледной струйкой подрагивал последний дым.

Глава пятая

СОЮЗ ТРОИХ

Мытарства с больным Дельмеком Пунцаг и Чочуш испытали немало. Храм Идама оказался закрыт сверху и снизу - Белый Бурхан ушел, как и планировал, обратно в Лхасу и, наверное, не один, а с Бабыем и Жамцем. Он оставил то, что создал, им, младшим бурханам, хану Ойроту, Чейне, ярлыкчи и народу... Конечно, они могли бы сдвинуть конями обломок скалы и открыть верхний лаз. Но затхлый воздух пещеры вряд ли будет целительным для Дельмека. А оба бурхана не были знатоками трав и не учились лекарскому мастерству. Потом все трое долго кружили по горам, ночуя в брошенных аилах и на пастбищах у пастухов, пока не вышли к Чарышу, где можно было остановиться хотя бы на несколько дней...

Да, все надо было начинать заново, чтобы над горами никогда не утихал призыв Белого Бурхана и его белый конь продолжал будоражить умы и сердца людей, устремляя их к всеобщей свободе и справедливости, братству и счастью! А для этого надо было много и честно работать, забыв себя и свое недавнее прошлое.

Жизнь слишком коротка, чтобы делать глупости! Пусть снова вспыхнет жертвенник на высокой скале, взметнутся жезлы с золотым крестом скрещенных молний, прозвучат слова заклинания: "Именем неба!"

Все трое сидели, тесно прижавшись друг к другу, и смотрели в белое сухое пламя, не в силах отвести от него глаза. Что-то все-таки есть колдовское в этой пляске жизни и смерти - огонь всегда напоминает самого человека, который так же мечется и бедствует, сжигая самого себя дотла, до праха!

- Я не очень удивился, когда нашел Храм Идама закрытым, - сказал Чочуш тихо, не напрягая голоса и еле двигая губами. - Так и должно было случиться... Сначала Техтиек уводит людей с нашим золотом, потом Белый Бурхан отзывает Хертека с перевала и заставляет его с воинами сопровождать высоких лам... Они всегда презирали нас с тобой и бросили здесь, в горах, когда в нас отпала нужда!

- Я тоже догадывался, что такое может случиться, - кивнул Пунцаг. - Мы - алтайцы, они-чужаки. Мы у себя на родине, а их родина - далеко... Но я даже рад, что они ушли!

Костер уже был не в силах держать на своих трепетных руках ночной мрак, все плотнее обволакивающий землю. Еще немного, и бледный лик луны, стоящей посреди темнеющего неба, разгорится во всю свою мощь, высветив тропы и ручьи, перевалы и долины, снежную шапку Будачихи, у подножия которой рассыпала свои домишки небольшая деревушка Елиновка, где Пунцаг и Чочуш, прикрыв белые одежды бурханов алтайскими шубами, покупали за мятые бумажные рубли, тройки и пятерки Дельмека хлеб, овощи, сыр, иногда мясо. Но теперь эти рубли кончились, а золотые монеты со знаком идама показывать было опасно - русская полиция уже дала распоряжение арестовывать всех, кто предъявит купцам необычные золотые монеты. Об этом им сказал один пастух, с которым они хотели расплатиться за ночлег золотой монетой.

- Пора ехать?-спросил Дельмек, поймав быстрый взгляд Пунцага.

- Да. Летняя ночь коротка, а дорога у нас длинная...

На рассвете расступились горы. Вправо уходил Бащелакский хребет, влево - Тигерецкий. Пунцаг задержал размеренный ход коня:

- Надо проститься с Алтаем. Теперь мы уже не скоро увидим его.

- Бухтарма, куда мы уходим, тоже - Алтай! - буркнул Дельмек.

Он ударил кресалом, рассыпав веер искр, прикурил от трута погасшую трубку и, сделав глубокую затяжку, окутал себя сизым табачным дымом, хорошо различимым даже в лунном полумраке.

- Обо надо бы сложить!-услышал его хрипловатый голос Пунцаг, не сводивший глаз с раскаленного солнцем неба, начинающего уже зажигать вершины гор кострами наступающего дня. - Ту-Эези будет к нам добрым и охотно пропустит обратно.

- Сложим, когда вернемся! Мы уходим из гор, а не входим в них!

Дельмек кивнул и, развернув коня, малой рысью стал догонять ушедшего вперед Чочуша. Пунцаг спешился, нащупал камень на тропе, поднял его и, поцеловав, положил за пазуху, ближе к сердцу. Лучше унести часть вновь обретенной родины с собой, чем зыбкую память о ней...

Бухтарма, к которой они теперь пробивали свою тропу, не звала их и не обещала ничего, кроме новых тревог и волнений. И хотя река Бухтарма - родная сестра Катуни и Чарыша, вытекала из тех же гор, что и они, она все-таки была чужой рекой, на которой хозяйничали тарбагатайцы.

Он догнал Чочуша и Дельмека на выходе из березняка. Они стояли на опушке жиденького леса и внимательно рассматривали лежащую перед ними степь - ровную, красновато-серую при восходящем солнце, раскинувшуюся широко и вольготно по всему круглому, почти выпуклому горизонту, которому, казалось, не было ни конца, ни края.

- Эйт! - прищелкнул Дельмек языком. - Что же мы тут делать будем, бурханы? Как жить, как спать? Чем огонь кормить? К кому в гости ходить? Где коней пасти, если все распахано и поднято дыбом!

Привыкший к разноцветным скальным громадам гор, его глаз ни за что не цеплялся, а звезды уже исчезли с посветлевшего неба и не могли подсказать верной дороги среди путаницы многочисленных рек, летящих с горных вершин, что остались там, за спиной, где вставало сейчас солнце. Кончилась и тропа, которой они спустились вниз, влившись в хорошо наезженный тракт, ведущий не то из Бащелака в Солонцы, не то из Сентелека в Чинету... Непривычная растерянность Дельмека отозвалась и в душе Чочуша, вообще отвыкшего уже от столь быстрой смены картин, встающих перед его глазами.