Белый Бурхан

- Куда нам ехать-то теперь?-жалобно спросил он у Пунцага, разом отказав в доверии Дельмеку.

- Прямо! - буркнул тот, не уловив настроения Чочуша.-По пути, каким пойдет солнце!

Пунцаг, более Чочуша привыкший к степям и пустыням Монголии, решительно пересек наезженный тракт и углубился в кустарниковую поросль, отыскивая дорогу на Солонцы - ведь с гор в долину или в степь ведут сотни троп, а не только та единственная, по которой спустились они Скоро он остановился, подождал Чочуша и Дельмека. Когда те подъехали ближе, спросил:

- Как называть нам себя встречным людям и на каком языке с ними говорить? Запасными именами?

Дельмек выдернул снова погасшую трубку изо рта, расползся губами в снисходительной ухмылке:

- Если можно, бурханы, я сам буду говорить с людьми.

- Ты думаешь, что мы будем встречать только русских?

- Разные люди живут здесь, бурхан. Но все они - люди.

И худая и добрая слава имеют крылья. Не успели Пунцаг, Чочуш и Дельмек появиться в кочевом казахском ауле, как их догнали дурные вести из родных гор. Хозяин первой же юрты, возле которой спешились гости, долго не выпускавший из своих ладоней руку Дельмека, спросив о пути, которым прибыли путники, и о дороге, которой им еще предстояло пройти, услышав ответ, удивился:

- Барымта1 же у вас! Теленгиты режут русских, а те сейчас собираются вместе, чтобы идти в горы и резать вашу орду! Барымта никогда и никого не щадит...

Бурханы и Дельмек переглянулись. Увидев, что гости не поверили ему, хозяин обиделся:

- Узун-Кулак* всегда все знает и никогда не врет! А я в своей жизни вообще не уронил изо рта ни одного пустого слова...

* Узун-Кулак - степная весть, устный телеграф степняков. Буквально Длинные Уши.

Скоро Базарбай, хозяин юрты, рассказал им и все подробности того, что произошло в верховьях Ануя два дня назад. И все трое без труда догадались, чьих это рук дело. И каждый из них подумал, что рано они поспешили в чужие земли искать неведомо чего, когда на их собственной земле к бессовестному грабежу и расправам русских властей добавился кровавый разбой Техтиека, прикрывшего свое черное прошлое светлым именем хана Ойрота.

Угостив их чаем, хозяин вышел, чтобы помочь им вставить ногу в стремя. Прощаясь, сказал:

- Не мое дело менять вашу дорогу, батыры. Но я бы не советовал вам искать курдюк у верблюда... Жол бол-сын!*

* Пожелание счастливой дороги.

Из-за поворота реки вывернула странная процессия. Впереди шел бородатый и босой русский мужик в грязной и изорванной рубахе навыпуск, с хомутом на шее, к которому узловатыми веревками была привязана колченогая тележка, доверху нагруженная домашним скарбом. За ним гуськом шла галдящая разнокалиберная и разнополая ребятня с какими-то узлами и корзинами в руках, замыкала шествие дородная баба в черном платке и с младенцем на руках, влепившимся ртом и носом в обнаженную материнскую желтоватую грудь.

- Капсим!-вдруг заорал Дельмек, бросаясь к мужику навстречу. - Кто это запрег-то тебя, как коня?

- Нужда проклятущая запрегла,-хмуро отозвался мужик, отворачивая лицо от всадников. Но в тот же миг узнал Дельмека, встряхнулся, разом сбросив хомут, шагнул с протянутой рукой ему навстречу. - Постой-постой! Да не ты ли это у доктора в Горбунках жил?

- Я самый, Капсим! - кивнул Дельмек, оставляя седло.

- Но ведь тебя-то, сказывали, ухлопали в горах, когда там у вас заваруха с бурханами была! Панфил Говорков похвалялся при всех наших, как он тебя вилами проткнул...

- Соврал, как всегда. Живой я пока!

- Вота и хорошо, что живой... Живому, брат, завсегда лучше, чем мертвому, хучь и паскудно до крайности!.. Здравствуй, тогда!

- Здравствуй.

Они обнялись.

Глава шестая

КОСТРЫ В НОЧИ

В разгар лета вернулся только один израненный и искалеченный Серапион, которому проломили голову, выбили глаз и покрушили ребра. Облаяв матерно отца, запил горькую, добирая бутылки в тех ящиках, которые не успел опорожнить покойный алтаец. Теперь вот, не крестя лоб, живет, ни постов, ни праздников не помня и всякое почтение к своим родителям и сестрам потеряв. Горше бы надо Игнату, да и так уж - через край льется...

Сегодня на бахчи, где Игнат все лето за сторожа, давно созревшие и сопревшие в девках дочери приехали - хлеб да молоко родителю привезли, стали со старыми разговорами приставать - о переезде в другое село, где за отцовские немалые деньги можно и женихов себе хороших охватить, да и напрочь сгнившего вконец лапердинского корня отвалиться...

Раньше кричал на них Игнат, ногами топал, понужал срамными словами, а тут призадумался: и взаправду, проклято ведь для них теперь село Береста, не грех бы и поменять его!.. Хоть на те же Горбунки, где пока и попа нет...

- Ладно, девки! Поднимем мать из хворости, оберем урожаишко, конишек и прочую скотинку сгоняем на ярманку и - тово...

Зашлись от радости, дуры! Целоваться-миловаться к отцу полезли, будто он им тех женихов писаных из-за пазухи сей же час вынет, ровно пряник! Как бы не так!.. Женихи-то - денег стоят... Вот, если бы не пришла смертная погибель для их братьев, подняли бы хозяйство, как раньше... Э, что теперь о том говорить!

Эта память для Игната всегда была жгучей и тяжелой, как старый задымленный кирпич, свалившийся нежданно-негаданно с печной трубы на голову. И чего их понесло по разным дорогам к одному месту? В каком-таком теперь почете могут быть его стариковские думы про них, бестолочей, если и пустого дела не могли осилить - калмыков, как зайчишек в лесу, ради забавы пострелять?

А ночью на бахчу пожаловал медведь и испакостил ее всю. Не столько жрал, погань, сколько потоптал... Как увидел все это Игнат, за голову схватился, взвыл на одной ноте:

- Да за что, господи, ты всю гору на меня рушишь? Али других греховодцев на земле уж совсем не осталось?!

Взвыла одна из собак за его спиной, Игнат вздрогнул, выпрямился. Постоял, смотря в глаза восходящему светилу, потом вернулся в балаган, взял кнут. Но собаки, увидев его, поползли прочь на животах, виляя хвостами и скуля так, что мороз по коже.

- Тьфу, чтоб вам!-Игнат бросил кнут и сел на землю. Сморгнул одну слезу, другую, медленно встал. - Что теперь мне тута?