Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время.

Причём украинские песни помещались либо в отдель­ном разделе, как, скажем, у Львова и Прача, либо просто вперемежку с великорусскими — как у Трутовского (кста­ти, малоросса) или Герстенберга и Дитмара. Последние, например, поясняли этот принцип тем, что малороссий­ские песни бытовали в русской городской среде. Биогра­фия того же Гоголя полна свидетельств, что малорусские песни с удовольствием слушали и исполняли многие его друзья и знакомые-великороссы. Симптоматично, что ни­какие другие народные песни (скажем, татарские, польские или грузинские) в «русские» не зачислялись.

Очень точно выразил тогдашнее отношение русско­го общества к малороссам и малороссийскому состави­тель первой малороссийской грамматики великоросс А. Павловский. Создание «Грамматики малороссийско­го наречия» (1818 г.) он объяснял желанием «положить на бумагу одну слабую тень исчезающего наречия сего близкого по соседству со мною народа, сих любезных моих соотчичей, сих от единыя со мною отрасли проис­ходящих моих собратьев» [106]. Ближайшие соседи велико­россов, соотечественники, единокровные братья — вот три ипостаси этого образа, которые воспринимались либо вот так, слитно, через запятую, либо в зависимо­сти от обстоятельств, времени, личных мотивов гово­рящего и ещё целого ряда причин выступали вперёд ка­кой-то одной своей стороной.

Малороссийская тематика активно разрабатывалась в русской художественной литературе и фольклористи­ке, обсуждалась на страницах журналов ещё до появле­ния украинских повестей Гоголя. В первые десятилетия XIX века «малоруссистика» была представлена нескольки­ми течениями: собственно малорусским, великорусским, а также польским, и каждое из них искало в этой темати­ке что-то своё. Если малорусское и великорусское направ­ления можно рассматривать как подвиды одного общего интеллектуально-эстетического течения, то польское увле­чение Украиной стояло несколько особняком. И в терри­ториальном плане, но главное, по своим побудительным мотивам и целям.

В отличие от малорусского и великорусского направле­ний, представленных в столицах, Слободской Украине и, в меньшей степени, в Малороссии, польское было локали­зовано в основном на Правобережье и Волыни, ещё не так давно бывших «Польшей», и где польский элемент почти безраздельно господствовал в сфере культуры и образова­ния. Присоединяя этот край, российские власти понимали, что возвращают древние русские земли, и даже публично подчёркивали это. Так, на медали, отчеканенной после раз­делов Речи Посполитой, были выбиты слова «Отторженная возвратих».

Однако всё это нисколько не поколебало польское доми­нирование в крае: ни социально-экономическое, ни куль­турное. Наоборот, оно только усилилось, особенно в прав­ление Александра I. В учреждениях и присутственных местах звучала польская речь, русский язык поляки изу­чать не спешили, и в душе вообще не признавали россий­скую власть «своей». И всё это происходило на фоне откро­венно полонофильской политики властей, выражавшейся в том числе и в том, что побеждённая Польша, ещё вчера сражавшаяся против России под знамёнами Наполеона, получила от российского монарха права и свободы куда большие, чем имелись в самой России. Многим русским современникам — от Карамзина на консервативно­-традиционалистском фланге общественного спектра и до декабристов на антисамодержавно-демократическом и националистическом [107] — такая ситуация казалась стран­ной и унизительной. Они были удивлены столь благодуш­ной и милостивой политикой по отношению к давнему и кровному врагу, считая, что надо заставлять поляков плясать «по дудке русской», а не самим подлаживаться под них [108].

На деле же подлаживаться чаще приходилось как раз рус­ской стороне. И не только в землях, возвращённых по разде­лам. Начали поляки активно проникать и на Левобережье, где их до того не было уже почти полтора столетия. В част­ности, попечителем Харьковского учебного округа (в веде­нии которого находился и Харьковский университет) был назначен С. Потоцкий. Оказались поляки и в числе препо­давателей этого университета. Польское присутствие стало сильно ощущаться и в Киеве. Так, дворянские сословные организации города практически полностью оказались в их руках, росло представительство и влияние поляков в образовательных учреждениях. Это польское «культур­ное наступление» на Киев даже заставило Гоголя резко вос­кликнуть: «Он наш (то есть малорусско-русский. — А. М.), он не их» [109]. На Правобережье же поляки чувствовали себя полновластными хозяевами: в их руках находился Вилен­ский учебный округ, охватывавший восемь губерний, при­соединённых к России в 1772-1795 годах. Подчинённые ему гимназии, Кременецкий лицей и Уманское базилианское (униатское) училище являлись проводниками польского культурного и политического влияния [110].

С конца XVIII века в польских дворянских кругах и ин­теллигенции господствовала идея-мечта о восстановлении независимой Речи Посполитой и реванша против тех, кому принадлежали её территории. По решению международ­ного Венского конгресса (1814-1815 гг.) воссозданная На­полеоном польская государственность была вновь лик­видирована. Большая часть собственно польских земель с Варшавой отошла России. Впрочем, они существовали в виде Царства Польского, имевшего свою конституцию и широкую автономию. А вот на тех польских территори­ях, что пребывали в составе Австрии и Пруссии, ничего по­добного не было. Однако своим главным врагом польские патриоты-националисты считали не Пруссию и Австрию, и не Великобританию, дирижировавшую Конгрессом, а именно Россию. Более того, восстановления Речи Посполитой они желали в границах 1772 года, рассматривая бе­лорусские и малороссийские земли как свою историческую собственность.

Для иллюстрации подобной установки, на десятилетия, если не больше, ставшей важнейшей составляющей поль­ского сознания, очень характерен один эпизод, связанный с осмыслением поляками творчества Гоголя. Давая крайне негативную оценку гоголевскому «Тарасу Бульбе», польская журналистка А. Лисицкая смогла уместить эту установку буквально в одно слово (к тому же выделенное курсивом). «Описание нашей Украины художественным пером рус­ского (то есть Гоголя. — А. М.) вызывает в польском сердце чувства мучительной боли и возмущения», — утверждала она (попутно отказывая «русскому перу» и русскому наро­ду в способности создавать высоконравственных героев, подобных тем, что создавал польский «художественный гений») [111].

Восстановлению Речи Посполитой и идее реванша в бе­лорусских и малорусских землях и была подчинена вся де­ятельность польского движения: как политическая (в том числе осуществлявшаяся через масонские и прочие тайные общества), так и идеологическая. К числу последней отно­силось также и создание «исторических» и расовых теорий, согласно которым Россия изображалась азиатской деспо­тией, варварской страной, а русские — народом неарийско­го и неславянского происхождения, чуждым не то что Ев­ропе, но даже не имеющим ничего общего с малоруссами и белоруссами. Автором одной из таких псевдонаучных и чисто политических теорий был выпускник уманского училища Ф. Духинский [112].

Этим же целям во многом была посвящена и работа по­ляков на культурно-исторической ниве, в том числе каса­ющаяся украинской тематики. И далеко не все из тех, кто был ею занят, делали это без задней политической мысли. Конеч­но, были среди поляков и такие, кто, как, например, В. За­лесский или З. Я. Доленга-Ходаковский (А. Чарноцкий), искренне увлекались малороссийским фольклором, этно­графией, историей. Вацлав Залесский собрал обширный фольклорно-песенный материал, и его «Песни польские и русского люда галицкого» пользовались большой попу­лярностью, в том числе в России (работал с ними и Гоголь). Доленга-Ходаковский интересовался восточным славян­ством, записал в Галиции огромное количество народных песен и вообще считал, что народная культура лучше со­хранилась в более толерантной православной среде, неже­ли в западнославянской католической. А затем он занялся раскопками славянских городищ под Новгородом и Тверью (да так и остался в России) и своими трудами немало спо­собствовал не только пробуждению интереса к народной культуре и археологии, но и утверждению в российском об­ществе представления о Правобережье и Галиции как о рус­ской этнической и культурной территории [113].