Отчизны внемлем призыванье...

Гавриил Степанович оказывается в северной столице осенью 1821 года. Он поселяется в доме Сперанского, но с 1822 года начинает работать у А. А. Аракчеева, назначенного председателем Сибирского комитета. Его административные функции не ограничиваются ведением сибирских дел. Вдруг проникшийся к Батенькову симпатией, жестокий и тупой временщик делает молодого чиновника членом Совета военных поселений. Батеньков переезжает в Грузино, в Новгородскую губернию. И это настойчиво советует ему Сперанский.

С конца 1821 года по ноябрь 1825 года жизнь инженера и преуспевающего администратора полна неясностей и загадок. Смысл его поступков, действий и мыслей зачастую противоречив. По воззрениям Батеньков явно в оппозиции к самодержавию. Вспоминая о времени, предшествовавшем 14 декабря, он рассказывал много позже о собственных политических настроениях и настроениях передовой части русского общества вообще: «Чувствовалась невыносимая тяжесть и было мнение, что тиранов многих представляла история, но деспота, подобного победителю Наполеона, превозносимого всей Европой, не бывало. Он не приводил в трепет душу, не давил ее (вероятно, Батеньков, употребляя данные глаголы, имел в виду александровского преемника. — Н. Р.) и все же напугал всех до безмолвия» [126].

В другом месте Батеньков высказывал оригинальную мысль об отношении к царю «без лести преданного» Аракчеева. Так как он был близок к учредителю военных поселений, интересно прислушаться к его мнению. «Об Аракчееве думают, что он был необыкновенно как предан Александру, — никто теперь и не поверит, ежели сказать, что он ненавидел Александра, а он именно его ненавидел… Павлу он был действительно предан, а Александра он ненавидел от всей души и сблизился с ним из честолюбия» [127].

В поздних письмах и беседах Батеньков дал уничтожающие характеристики императора и его первого холопа, описание общественных настроений в Петербурге. «В сие время Петербург был уже не тот, каким оставил я его прежде за 5 лет. Разговоры про правительство, негодование на оное, остроты, сарказмы, встречающиеся беспрестанно, как скоро несколько молодых людей были вместе» [128], — читаем и в его показаниях.

Теперь правитель сибирских дел бывает в столице наездами, встречается с петербургскими интеллектуалами, литераторами, военными, учеными, а потом снова отбывает в вотчину временщика. Он обедает у Аракчеева, подходит к ручке его вальяжной любовницы Настасьи Минкиной, видит около нее согбенных в дугу, заискивающих вельмож. И когда гости и служащие Аракчеева пьют французские вина и вкушают деликатесы, слышит, как раздаются истошные крики избиваемых дворовых.

Во время путешествия по местам аракчеевских преобразований у Батенькова рождается неотступная мысль о том, что «военные поселения представили… картину несправедливостей, притеснений, наружного обмана, низостей — все виды деспотизма» [129]. Гуляя вечерами в грузинском парке, на аракчеевской земле, правитель дел Сибирского комитета, — возглавляемого царским любимцем, член Совета военных поселений обдумывает конституцию для России и предчувствует необходимую близость революционного взрыва: «Все с одной стороны не располагало любить существующий порядок, а с другой же думать, что революция близка и неизбежна» [130],—прямо признавался Батеньков следственной комиссии.

В «Обозрении государственного строя», составленном в тюрьме в марте 1828 года, Г. С. Батеньков заключал: «…переменою образа правления удобно можно доставить народу величайшие благодеяния и приобресть его любовь и благодарность; с другой же стороны каждому сыну Отечества не могло не казаться горестным столь бедственное его состояние, угрожавшее самым падением» [131].

Честолюбия. Батеньков не был лишен и, как он сам свидетельствовал, «в генваре 1825 г. пришла мне в первый раз мысль, что поелику революция в самом деле может быть полезна и весьма вероятна, то непременно мне должно в ней участвовать, и быть лицом историческим» [132]. Батеньков видел себя в роли будущего государственного деятеля преображенного Отечества: «Военной славы я не искал: мне всегда хотелось быть ученым или политиком… Мысли о разных родах правления практическими примерами во мне утвердились, и я начал иметь желание видеть в своем Отечестве более свободы» [133].

Сколь далеко зашел бы он сам в своих политических мечтах и прожектах, ежели бы случай не свел его близко с членами Тайного общества, сказать трудно. Одно ясно, что по образу мыслей он оказался вполне готов принять и разделить декабристскую программу. А личные и служебные обстоятельства сложились так, что Рылеев, Бестужевы, Трубецкой стали его единственным духовным прибежищем.

10 сентября 1825 года дворовые убили в Грузине Настасью Минкину. 14 ноября на Батенькова поступил анонимный донос. С истинным удовольствием для себя подал бумагу удрученному графу Аракчееву начальник штаба военных поселений П. А. Клейнмихель, ненавидевший талантливого инженерного полковника. Подозревали, что автором доноса был некто Иван Васильевич Шервуд, перед этим уже сообщивший императору о тайном революционном союзе на Украине. Доносчик исходил негодованием: «Тогда как все почти изумлялись и считали происшествие сие ужасным поступком… он (Батеньков. — Н. Р.) о покойной Настасье Федоровне… столько распространялся в самых язвительных насмешках, что человеку благородному, мыслящему невозможно слышать без досады» [134].

Результаты не заставили себя долго ждать. В письме от 23 ноября 1825 года к Елагину читаем: «От всех дел по военным поселениям я уже решительно уволен» [135]. 27 ноября Батеньков оказался на именинном обеде у Кондратия Федоровича Рылеева; разговоры на обеде были позднее представлены несколькими подследственными и расценены Верховным уголовным судом как преступные действия против власти. Четыре дня понадобилось Батенькову, чтобы из сотрудника Аракчеева превратиться в члена революционной организации.

Ему поставили в вину каждое неосторожное, сказанное в запальчивости слово, размышление вслух, молодой задор. Все превратили в дело, в практический план, в твердую цель. Рассуждения, подогретые соответствующими атрибутами именинного обеда, желанием произвести впечатление, отчаянным настроением после полной отставки, возвели в степень. И в «Донесении следственной комиссии» он уже фигурировал как опасный преступник, деятель, вдохновитель. К его же квалификации меры собственной вины пинкертоны Николая I отнеслись с совершенным недоверием и утверждали: «Он сам сочинял планы собственного тайного общества, прежде чем присоединиться к декабристам» [136].

А. Д. Боровков — секретарь следствия, составитель «Алфавита декабристов» в своих «Записках» характеризовал Батенькова следующим образом: «Гордость увлекла Батенькова в преступное общество: он жаждал сделаться лицом историческим, мечтал при перевороте играть важную роль и даже управлять государством, но видов своих никому не проявлял, запрятав их в тайнике своей головы. Искусно подстрекал он к восстанию; по получении известия о кончине императора, он провозгласил, что постыдно этот день пропустить… В предварительных толках о мятеже он продолжал воспламенять ревностных крамольников, давал им дельные советы и планы в их духе, но делом никак не участвовал. Ни в полках, ни на площади не являлся; напротив, во время самого мятежа присягнул императору Николаю» [137].