Отчизны внемлем призыванье...
Отчизны внемлем призыванье... читать книгу онлайн
Эта книга — рассказ о героях 1825 года, доживших до 1860-х годов, до нового взрыва общественной борьбы, рассказ о людях, проявивших верность революционным идеалам, глубокий патриотизм, активность, непримиримость.
Несколько биографических очерков посвящены отдельным представителям декабристского движения, претерпевшим одиночное заключение, каторгу, многолетнюю ссылку и сохранившим красоту духа и чистоту помыслов.
Один из очерков повествует о женщинах, жизнь которых освещена сочувствием узникам Сибири и самопожертвованием ради них.
Тема последнего очерка: декабристы и русская литература.
Книга построена на разнообразных архивных материалах из личных декабристских фондов. Многие из них публикуются впервые.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Царское правительство пыталось упрятать Батенькова подальше, ограничить его общение с людьми, избежать гласности беспримерного эпизода. Декабрист не мог не чувствовать трогательную «заботу» жандармов:
«В обстоятельствах моих только и приметно, что боятся и принимают меры, чтобы я чего-нибудь не написал: не слишком заботясь, впрочем, ежели от меня что-нибудь останется, лишь бы не шло в огласку в настоящее время» [162].
В 1848 году к Батенькову обратился из Олонков друг юности Владимир Федосеевич Раевский: «Много перестрадал я за тебя. Эта неизвестность, тайна у дверей, мысль, что никто в мире не знает, где я, что я — тяжелей всего в заключении. 20 лет! О, друг мой, понимаю твою гробовую жизнь!» [163]
Забежим несколько вперед. В 1859 году впервые после ареста Батеньков посетил Петербург. В «Северной Пальмире» как раз торжественно открывали памятник «в бозе почившему» императору Николаю, и когда-то вступивший с Николаем I в единоборство старый декабрист в частном письме сообщал с иронией: «При мне было и открытие памятника: торжество вполне официальное и холодное. Сам я там не был, ибо едва ли не приводилось бы самому стать возле статуи и тем может быть заинтересовать толпу» [164].
В марте 1846 года Батеньков поселился в томской гостинице «Лондон». Весть о его приезде взволновала томичан. Былой житель Петропавловки стал славой сибирского города. Постепенно он возвращался к жизни: чтение, переписка, переводы, разговоры с людьми имели для него неизъяснимую прелесть.
Потом он купил близ Томска соломенную сторожку — крестьянский домик, работал, пахал землю.
В характере и поведении Батенькова замечали странности: он ел и спал не в обычное время, вдруг задумывался, углублялся в себя и тогда начинал ходить по комнате — 10 шагов туда, 10 шагов обратно — ни шагу больше, словно перед ним стояла невидимая стена. Иногда из его комнаты вдруг раздавался короткий пронзительный крик — он проверял себя, жив ли…
После 20 лет неведения к вдове его близкого друга декабриста А. А. Елагина пришло письмо, написанное знакомой рукой: «Уже мы состарились оба. Ты, верно, внуков обымаешь. Я навсегда одинок. Скоро промчались десятилетия. Кажется, что вчера еще хлопотали, заботились о будущем и не успели оглянуться, как оно уже все позади» [165].
Острым интересом к политике, истории общества, государственному устройству отмечена духовная жизнь Батенькова в годы сибирской ссылки. Его продолжают занимать проблемы, волновавшие самых передовых русских людей. В откровенных беседах с Евгением Ивановичем Якушкиным, посещавшим ссыльного декабриста, он высказывается относительно Крымской войны, осуждает принципы самодержавного правления, говорит об огромном положительном значении Тайного революционного общества. Судя по беседам с Батеньковым, записанным молодым Якушкиным и переданным в его письмах, старик, несмотря на жестокие удары судьбы и выпавшие на его долю испытания, остался настоящим гражданином своей Отчизны. Он внимательный наблюдатель, глубокий мыслитель. Оценивая методы борьбы деятелей 14 декабря, военную дворянскую революцию без народа и для народа, Батеньков произносит в 1855 году вещие слова: «Теперь идти этим путем уже невозможно, уже нельзя овладеть управлением так легко, как в наше время. Теперь может быть только одно средство и есть — пропаганда» [166].
В письме к тому же Якушкину от 25 марта 1855 года Батеньков очень резко выступает против государственной деспотии, размышляет о будущем страны. «Надежды трогают сердце, — пишет он о перспективах развития, — …необходимо было бы улучшить начала, не почитать Россию ограниченным поместьем и всех нас имуществом, не стремиться обратить его в военную силу и не полагать главным цементом уголовный кодекс, тюрьмы и арестантские роты» [167]. Это письмо известно лишь в рукописи, сохранился его автограф. 18 подобных батеньковских автографов, адресованных Евгению Якушкину в 1855–1863 годах, находим мы в Центральном государственном архиве Октябрьской революции.
Вчитываясь в нелегкий почерк, расшифровывая смысл иногда неуклюжих фраз, мы узнаем о главных сюжетах бесед на расстоянии: освобождение крестьян, конституция в России, осуждение тирании и вопрос о писании томским ссыльным мемуаров. Якушкин склонил многих «государственных преступников» написать о тайном союзе, о 14 декабря, о товарищах и о себе. Настойчиво склонял он к тому же и Гавриила Степановича Батенькова. И хотя последний противился, но, как доказывает переписка, ему пришлось уступить.
В данной связи в письме к А. П. Елагиной, находящемся уже в другом архиве — Отделе рукописей Библиотеки имени В. И. Ленина, читаем: «13 января 1856 г… Все это время напрасно я ждал приезда Евгения Якушкина… Господь знает, что с ним случилось или что его задержало. Я по обещанию готовил ему несколько листов из моих записок и так убивал все время» [168].
Там же, в ссылке, Батеньков написал интереснейшие воспоминания о М. М. Сперанском для профессора Казанского университета С. В. Пахмана и в оценках этого деятеля совершенно солидаризировался со статьей «Современника», опубликованной в октябре 1861 года, которую приписывают Чернышевскому. Он обратился с письмом к Гоголю и получил ответ от великого писателя. В архивах Батенькова найден черновой автограф начала статьи о второй части «Мертвых душ».
Вот так после двадцати лет одиночного заточения самым активнейшим образом отзывался Батеньков из сибирского далека на живую жизнь России.
Г. С. Батеньков. 1822 г. С портрета Заленцова.
Г. С. Батеньков. Конец 1850-х гг. Фото.
В сентябре 1856 года Гавриил Степанович Батеньков, 30 лет ожидавший распутывания мудреных обстоятельств и не переселившийся еще в мир иной, получил извещение об амнистии. Благо, собирать ему было нечего: имущество, дети, из-за отсутствия оных, его не задерживали, и он налегке отправился в Европейскую Россию.
В Белеве Тульской губернии, в 300 километрах от Москвы, Батенькова ждала семья его умершего друга — Алексея Андреевича Елагина: Авдотья Петровна Елагина — вдова товарища юности, ее сыновья и семьи последних. Уже давно имя секретного узника было для них овеяно героическими легендами. Весь елагинский клан писал ссыльному в Сибирь, ему помогали денежными средствами.
По пути в Белев Батеньков задержался на три дня в Москве и, предупрежденный III отделением, вынужден был поспешить покинуть вторую столицу. По смехотворным утверждениям жандармов, 63-летний старик представлялся политически опасным. С соответствующей отметкой в паспорте, тайно и явно опекаемый полицией, он проследовал в поместье друзей.
30 лет он не видел Авдотью Петровну Елагину, одну из образованнейших и очаровательнейших женщин своего времени. В 30–40-е годы завсегдатаями ее литературного салона в Москве у Красных ворот, так называемой «республики у Красных ворот», были Жуковский, Пушкин, Гоголь, Герцен, художник Федотов, профессор истории Грановский, молодой Иван Сергеевич Тургенев.
30 лет Авдотья Петровна не видела Батенькова. В ее памяти он остался блистательным остроумцем, весельчаком, героем военной кампании, преуспевающим другом Сперанского.
Наверное, в их чувствах когда-то была не только дружеская приязнь, но и скрытая, боящаяся себя обнаружить тайная влюбленность. Когда Батеньков был арестован, Елагина проявила такие смятение, тревогу и самоотверженную заботу, которые нельзя объяснить простой дружбой. И вот теперь он, старик, направляется в ее поместье. Батеньков, истерзанный волнением, пишет Елагиной: «Какое-то исступление шепчет мне, что я сам буду тебе противен, как означающий появлением своим время, страшность лишений и неспособный к утешению по крайней близости сочувствия. Поколебался даже в том, как быть, как тебя увидеть, как обнять Вас всех. Вещее сердце всю дорогу мешало спешить и остаюсь здесь на три дня, чтоб собраться с силами» [169].