Солдатами не рождаются (Живые и мертвые, Книга 2)

- Наверно, просто заблудились, ищут. Или что-нибудь случилось, сказала Таня, уже готовая вступиться за свою санчасть.

- Случилось, что совесть потеряли, - сказал Завалишин. - Женщину одну на целый немецкий госпиталь бросили.

- При чем тут женщина? - сердито сказала Таня.

Синцов, не дослушав конца этого спора, вышел распорядиться насчет автоматчиков. Про себя он уже решил, что кроме двух солдат до утра отправит с Таней туда, в немецкий госпиталь, Ивана Авдеича. Старик надежный, если действительно там, у немцев, кто-то зашебаршится, не проморгает. Вспомнил, как тогда с Золотаревым оставили ее в сторожке у хромого лесника на милость судьбы, ничем не в состоянии были защитить... А сейчас можно защитить, есть такая возможность. Даже если и не окажется действительной опасности, просто на всякий случай.

Двух солдат взял из охраны штаба, вместо них разбудил отдыхавших, а Ивана Авдеича поднял легко, как всегда, - только тронул за плечо, и тот уже вскочил.

- Изготовьтесь, Иван Авдеич, пойдете вместе со мной.

Когда, распорядившись, вернулся в подвал, увидел, что Таня сидит ждет в шапке и с автоматом, а Завалишин затягивает ремень на полушубке, тоже собирается идти.

- Люди готовы. - Синцов посмотрел на Завалишина. - А ты куда собрался?

- Пойду провожу, если не возражаешь.

- Возражаю, сам пойду. Я же тебе сказал - старая знакомая. И старый долг за мной. Когда-то бросил ее в лесу одну...

- Зачем вы так говорите? - сказала Таня. - Старший политрук подумает, что правда бросили!

- Конечно, бросил, а теперь не брошу. Отчасти шучу. А главное, рад, что еще раз увидел вас и могу проводить, имею возможность поговорить с вами хоть полчаса. Когда еще придется? Этого ни вы мне не скажете, ни я вам! Так или не так, Завалишин?

Завалишин не ответил, просто снял шапку, положил на стол и расстегнул полушубок. И уже потом, как о прошлом, сказал:

- Считал, что, зная язык, легче, чем ты, с немцами объяснюсь, если понадобится.

- Понадобится - и я объяснюсь, - сказал Синцов. - Скоро два года только и делаем, что с ними объясняемся! Пойдемте, товарищ капитан медицинской службы. Я с сегодняшнего дня, между прочим, тоже капитан. Так что пойдем сейчас с вами - два капитана... Была такая книга до войны. Читали?

- Я только этой зимой ее прочла, в Москве, когда в госпитале лежала.

- Понравилась?

- Очень. А вам?

- А я уже не помню. В госпитале долго лежали?

- Два месяца.

- Куда ранение?

- В живот.

Они уже вылезли из подвала и шли, петляя между развалинами. Сзади, похрустывая снегом, шли Иван Авдеич и двое солдат.

- Так сложилось, что вчера про все говорили, только не про вас. Ранение тяжелое было?

- Чуть не умерла, хорошо, что в ту же ночь на самолете перебросили и кровь перелили.

- Как тот лесник хромой, где мы оставили вас?

- Живой был, когда меня вывозили. А дочку его помните, девочку, она вам свой комсомольский билет показывала?

- Помню, а что? - спросил Синцов, предчувствуя недоброе.

- Немцы повесили. Она связной от нас ходила.

Синцов подумал о Маше, попробовал отбросить эту мысль и не смог. Когда будут рассказывать про такое, наверное, сколько бы лет ни прошло, всегда будет вспоминать про нее.

Он молчал, и Таня, поняв, отчего он молчит, тоже шла и молчала, пока он не заговорил сам.

- Когда оставили вас там, несколько раз потом вспоминали с Золотаревым, как вы просили наган у вас не забирать...

- Они тогда никого не тронули. Обыскали дом и дальше поехали. А если бы наган нашли... Вы тогда правильно сделали, что меня не послушали.

- А этого уж я знать не мог, - сказал Синцов. - Это я только теперь знаю, что правильно вас не послушал. А могло оказаться, что и неправильно. Что это вас к немцам вдруг загнали?

- Просто под руку попалась. Разыскивали, кто из врачей по-немецки объясняется, и я сдуру напросилась. Но это временно. Я завтра уже там не буду. Пусть для этого кого-нибудь другого найдут, а не меня.

- Немецкому там, в тылу, научились?

- Я еще в школе хорошо училась. И в институте, кроме латыни, был немецкий. И в тылу тоже, конечно. Я в городской больнице полгода медсестрой работала. У нас там гебитскомиссар был немец. Да и не только он... - Она замолчала, и Синцов почувствовал, что ей не хотелось говорить обо всем этом.

А ему, наоборот, хотелось рассказать ей, как все было тогда дальше: и как он шел с Золотаревым, и как его ранило, и про плен, и про бегство. Может быть, даже про Люсина, да, и про Люсина. Хотелось рассказать обо всем именно ей, потому что при ней все это началось. Наверное, поэтому.

- По-моему, подходим, - сказал он.

- Да, - сказала она, - только завернем сейчас за эти развалины.

Вход в подвал был закрыт двойным мерзлым брезентом. Внутри, за брезентами, у самого выхода горела коптилка. Один из автоматчиков спал, уронив голову на плечо. Другой сидел, положив автомат на колени дулом в глубину подвала, мгновенно вскинул автомат на вошедших, но, увидев Таню, Синцова и солдат, успокоенно улыбнулся:

- Все же не обманули нас, товарищ военврач, - и стал расталкивать заснувшего товарища.

Синцов потянул ноздрями воздух. Из глубины, оттуда, где вдали светила вторая коптилка, несло тяжелым больничным смрадом.

- Кто у них старший? - спросил Синцов у Тани.

- Главный врач, обер-арцт, я говорила с ним.

- Позовите, - сказал Синцов автоматчику, который только сейчас наконец разбудил своего товарища.

- А которого, товарищ военврач, - спросил автоматчик у Тани, - который все к вам подходил, бормотал?

- Да.

- Он и к нам подходил, чего-то бормотал, а чего - непонятно. Я от греха показал, чтобы на три шага не приближался!

- А я просто крикну. - Таня крикнула по-немецки: - Герр обер-арцт, коммен зи шнелль цу унс! [Господин главный врач, идите скорее к нам!]

И сразу шагах в тридцати отозвался голос:

- Гляйх, айн аугенблик! [Сейчас приду!]

- Шнеллер, герр обер-арцт... [Скорее, господин главный врач...]

- Товарищ капитан, - сказал автоматчик, - разрешите идти: до утра не явимся - дезертирами посчитают.

- Я уже объяснила про вас товарищу капитану.

- Куда идти, знаете?

- Заходил сержант, объяснял. Не заблукаем, - весело сказал автоматчик и повернулся к Тане: - Счастливо оставаться, товарищ военврач.

Второй ничего не сказал, хмуро поправил автомат и протер рукой заспанные глаза.

- Разрешите идти, товарищ капитан?

- Сейчас пойдете, - сказал Синцов. - Кто из вас предлагал военврачу весь госпиталь перебить? Вы? - обратился он к заспанному автоматчику.

- Так он в шутку, товарищ капитан, - сказал другой, веселый солдат, который все время один только и разговаривал.

- Я его, а не вас спрашиваю. Вы?

- Я.

- Был у меня один солдат, - сказал Синцов. - Послал его пленных сопровождать, а он поставил их в затылок друг другу - и в упор из винтовки в спину заднего. Тоже, возможно, считал, что шутит: хотел узнать, сколько людей одна пуля пробьет. Узнал, но до ночи не дожил. По суду... Понятно?

- Понятно. - Автоматчик продолжал враждебно, хмуро смотреть на Синцова.

- А хочешь больше фашистов убить - в снайперы иди. А не в конвоиры.

- Так они ж звери! - вдруг с истерической нотой в голосе, с всхлипом выкрикнул автоматчик и дернулся всем телом, как припадочный.

- А ты человек?

- Я человек.

- Ну и будь человеком. Можете идти, - сказал Синцов. И когда они оба вышли, сказал Тане про того, что дергался: - Почти с ручательством - из бывших уголовников. Любят рубахи на себе драть до пупа и пленных стрелять. Было у меня один раз пополнение из таких - десятка полтора. Часть ничего, а остальные - истерики, жестокая дрянь, вроде этого.

- Герр капитан, их бин обер-арцт [Господин капитан, я главный врач], на два шага не дойдя до Синцова, вытянулся перед ним худой, как щепка, немец-врач.