Солдатами не рождаются (Живые и мертвые, Книга 2)

- Про Голохвостова, генерал-майора, не слышали, товарищ капитан?

- Не слышал.

- В нашем фронте дивизией командует. В одной пулеметной команде с ним в первую мировую были. Я первым номером, а он вторым. А в гражданскую я красным бойцом, а он - компульроты. Я после гражданской - под демобилизацию, а он - в училище. Он теперь генерал-майор, а я обратно рядовой. А оба с девяностого. Вот что оно, звание-то, значит.

Синцов не ответил. Ждал: что дальше?

- Без вас тут с лейтенантом Рыбочкиным говорили. Я ему рассказываю про этого Голохвостова, а он говорит: "Раз в пятьдесят три года дивизией командует - значит, не далеко пошел, устарел". Выходит, по его, Голохвостов в свои годы командовать дивизией устарел. А я в свои годы солдатом быть не устарел.

- Как вас понять? - спросил Синцов. - Кто же теперь прав?

- А все правы, товарищ капитан, - сказал Иван Авдеич. - Кого кем призвали, тот тем и служит. Война одна на всех. А рассуждения, что от лейтенанта Рыбочкина слышал, они глупые, по молодости лет. Больше ничего.

Когда прошли триста метров и Синцов убедился у часового, что именно тут, в подвале, и находится Зырянов, он отпустил Ивана Авдеича.

- Лучше бы тут вас обождать.

- Если понадоблюсь, пришлют за мной. Вы и придете, чтоб не искать.

- Понятно. - Иван Авдеич поправил на плече автомат и скрылся в темноте.

Подвал, где находился теперь командный пункт Зырянова, - тот самый, ошибки быть не могло. Здесь Синцов сидел, когда его назначили командиром батальона, и отсюда, когда не удержались, отходил на следующую улицу.

- Соседу! - поднимаясь с топчана, сказал Зырянов. - Думал завтра сам к тебе наведаться, обмыть, но ты, выходит, быстрей меня.

- А ты откуда знаешь?

- Теперь знаю, потому что по тебе видно, а до этого Левашов сказал. Поздравляю, что обратно меня догнал. - Зырянов сказал это весело и легко, без ревности; за его словами чувствовалось, что снова верит в себя и, если не убьют и не ранят, теперь за недолгий срок вернет себе все, что имел. Значит, война идет, а канцелярия пишет, присваивает и кому надо и кому не надо. Так как же, обмоем?

- Воздержусь. Со своими еще предстоит... - сказал Синцов.

- А я что, не твой? Я тоже бывший твой, - великодушно сказал Зырянов. На тогдашнее мое настроение попал бы в замы к холере - обратно в штрафбат угодил бы как пить дать.

- А как сегодня настроение? - спросил Синцов.

- Настроение среднее. И нанес и понес. Немцев при их контратаках положили - снег черный, но и потеряли много. Как сегодня, три дня еще повоевать - без штанов останешься. Какое мое настроение, а, Евграфов? окликнул он человека, сидевшего в глубине подвала. - Тебе лучше знать.

- По-моему, неплохое, - знакомым Синцову равнодушным голосом сказал человек, сидевший в глубине подвала. Это был младший уполномоченный полкового отделения СМЕРШа. Первые дни боев он, можно сказать, жил в батальоне у Синцова, а последнее время что-то по появлялся.

Он поднялся навстречу и молча тряхнул руку Синцову.

- С Евграфовым живем единодушно, - сказал Зырянов. - Сегодня даже вместе с ним немцев гранатами отбивали. Он, оказывается, силен гранаты кидать. Не знал этого за ним. Хорошее чувство самосохранения имеет.

- Ладно трепаться, - сказал Евграфов.

- А ты не обижайся, я любя.

- Как дела в батальоне? - спросил Евграфов у Синцова.

- Дела ничего, - сказал Синцов, - появись сам, посмотри.

- Прикажут - появлюсь.

- Появись, мы не возражаем.

- А это от вас не зависит, - сказал Евграфов. - Хотя бы и возражали. И повернулся к Зырянову: - Я пойду.

- Обиделся, что ли? - спросил Зырянов.

- Ну чего ты, капитан, дурочку ломаешь, - сказал Евграфов. - Знаешь, что меня еще днем в полк вызывали.

- Днем вызывали, днем бы и шел, а теперь ночуй, раз остался. Может, я боюсь, что мне вместо тебя какого-нибудь крючка пришлют. Лучше уж ты сиди.

- Спасибо.

- Не сердись, дай пять, - сказал Зырянов; в голосе его была искренность.

- Пока, - сказал Евграфов. - С тобой дело иметь - надо молоко на вредность получать.

- А ты там у себя про это предупреди, может, другого желающего не найдется, сам же и возвращайся.

Евграфов ничего не ответил, молча кивнул Синцову и вышел.

- Люблю подначивать, - сказал Зырянов. - Как гвоздь при мне сидел, даже реляцию на него "За отвагу" написал.

- С этим - нет, а с кем-нибудь другим достукаешься.

- Ну и достукаюсь. Я уже раз навсегда решился: или жить, или не жить.

Они стояли посреди подвала, и Зырянов заметил, что Синцов внимательно оглядывает помещение.

- У тебя хуже, что ли? Завидуешь?

- Мой КП здесь две недели находился.

- Когда?

- В октябре.

- Серьезно здесь? - Зырянову все еще не верилось. - Тогда давай за возвращение на старые места! - кивнул он на лежавшую на столе фляжку.

- Наверное, уж выпил и до меня? - сказал Синцов.

- Немного выпил с уполномоченным за то, что он человек, как и все. Жалел, что уходит. В самом деле, еще пришлют вместо него какого-нибудь стервеца, у них этого товара хватает.

- Раз ты уже выпил, а мне еще предстоит, не будем.

- Ну, не будем, - легко согласился Зырянов. - Я сегодня сам лишнего боюсь. Перенервничал за день. Все-таки еще сильно они воюют... Ладно стенки обглядывать. Сядь.

- Все же хорошо, когда в четырех стенах, - присаживаясь, сказал Синцов.

- Это верно. А помнишь, как на третью ночь наступления в Вишневой балке ночевали? - напомнил Зырянов. - Балка Вишневая, а снегу по горло. Я в ту ночь чуть себе все на свете не отморозил. Снегом оттирал, - нет, думаю, врешь, еще пригодится! Я же молодой, мне сорока нет.

- Разве? - удивился Синцов. Ему казалось, что Зырянову больше сорока.

- Тридцать восьмой идет. Я ж на гражданскую тринадцати лет сбежал. Был у Котовского в бригаде юным разведчиком. Фильм "Красные дьяволята" видел? Это про меня. - Зырянов рассмеялся. - В самом деле про меня. Тоже с махновцами воевал. Лазутчиком к ним ходил. Словом, близко к истине.

Синцов встал, еще раз медленным взглядом обвел подвал и сказал, что пойдет, пора.

- Пришлют за тобой, коли нужен, - сказал Зырянов.

- Так ведь это как, - сказал Синцов, - когда теребят, думаешь: будь они неладны, без меня, что ли, не могут обойтись! А когда час - не нужен, два - не нужен, начинаешь думать: как так не нужен!

- Ты в Шестьдесят второй армии в какой был дивизии? - спросил Зырянов.

И когда Синцов назвал дивизию, воскликнул:

- Эх, мать честная! Ко мне час назад инструктор из их политотдела забегал, грелся, старший политрук.

- Какой из себя?

- Такой Афоня конопатый, носик пуговкой, из наших, из русаков.

- Булкин?

- Может, Булкин, а может, Пышкин, - сказал Зырянов, - фамилии не запомнил. Послали проследить, чтоб отставших из их дивизии не было.

- Да-а! - с досадой протянул Синцов и вздохнул: застань он здесь этого Булкина, обо всех бы узнал - и кто жив, и кто не жив. - Не верится даже своим глазам! Из этих же подземелий нас выдавили, и сюда же мы обратно пришли. Стою здесь, в подвале, и кажется, во сне его вижу. Кем мы были и кем стали? И как все это день за днем переворачивалось-переворачивалось и наконец перевернулось!

- Ничего, - усмехнулся Зырянов. - Ты Иван, и я Иван, мы с тобой русские ваньки-встаньки: сколько нас ни валяй, а лежать не будем. Фрицам теперь к своему положению тяжелей привыкать. Сколько пленных за последние дни ни брал, каждый второй - психованный. Не замечал?

- Замечал другое: сдаются еще мало.

- И это придет, - сказал Зырянов. - В армии, как в человеке, главная жила есть; пока не лопнула - стоит как живой, а лопнула - все!

Уже почти дойдя до своего командного пункта, Синцов столкнулся с шедшим навстречу Иваном Авдеичем.

- Ильин послал?

- Он не посылал, но вы же при мне Рыбочкину приказали, как Ильин вернется, за вами идти, - сказал Иван Авдеич.