Сократ

Уже более десяти лет наблюдал Платон, как Сократ заставляет каждого самостоятельно пробиваться сквозь наслоения неясностей, закостенелых представлений, суеверий и прочего балласта, - пробиваться к новым взглядам и на себя самого, и на все общество. Такой метод пленял Платона. Он собирался перенять его для своих работ, которые уже готовил. Вместе с тем он ставил своей задачей привести в стройный порядок все, что когда-либо слышал от Сократа, и таким образом слить его понимание мира со своим собственным.

С наслаждением наблюдал Платон этот сократовский метод философствования. Мысли, которые нес Сократ эллинскому миру и миру за пределами Эллады, он частенько сопровождал иронией, шуткой, а то и изрядной долей язвительности, и случалось, что он, рыбак, оставлял пойманную добычу биться, как рыбу, вытащенную на берег.

Общение с Сократом всегда сильно возбуждало Платона. Этот старый чародей вносил беспокойство в его душу, и беспокойство это Платон уносил домой. И до поздней ночи не мог успокоиться, мысленно продолжая беседу, записывал, исправлял диалоги с Сократом.

Поэтическим жаром своим, самостоятельным ходом размышлений Платон день за днем овладевал Сократом. Не себя подавлял учителем - начал уже учителя подавлять собой.

Сократ, потягивая с друзьями дареное вино, не обращался к Платону прямо, даже не смотрел на него - и все же неотступно думал сегодня прежде всего о нем. Он высоко ценил Платона, радовался этому молодому ученику, который являл собой прямую противоположность неукротимому Алкивиаду, поражавшему и дразнившему Афины безрассудными выходками. Платон с юных лет был уравновешен, много размышлял, и - мало этого - все, что он делал, говорил или писал, имело свое особое обаяние, свою стройность.

Афины получат в его лице великого поэта и мыслителя, говорил себе Сократ.

В камере смеркалось. Цветы и ветви увядали без воды, выдыхая сладковатый аромат.

Сократ говорил о блаженстве.

- Блаженство от мысли, что ты становишься лучше и приобретаешь лучших друзей, - тут взгляд его встретился со взглядом Платона, - есть одно из высочайших блаженств...

Он ценил дар Платона. Тот умеет в размеренной речи и в прозе одеть мысль столь прекрасной одеждой, что ее принимают с восторгом.

А я? - спрашивал себя Сократ. Я все только ходил по городу и расточительно разбрасывал свои мысли... Тому немножко, этому кое-что, в зависимости от того, куда сворачивал разговор; но сам я не записал ничего из моих размышлений о людях...

Седьмой десяток лет и угроза смерти застигли меня с пустыми руками. Я роздал себя - и нет никакой уверенности, останется ли для будущего хоть что-нибудь из всего того, что я познал. Я раздробил себя на сотни и сотни людей, но кто из них будет знать, какой я - нераздробленный? Всем отдавал я по кусочку себя. Но никому - себя целиком. Станет ли им Платон? Тот, который сейчас заявил, что покинет мои Афины, если не найдет в них для себя достаточно покоя и безопасности? Не покинет ли он и меня?

Сократ давно чувствовал, как Платон прямо-таки заглатывает его. Почти с болью ощутил он это и сегодня. И, глядя теперь на него своими выпуклыми глазами, Сократ задумался о себе самом.

На суде это было впервые, теперь появилось во второй раз: чувствую себя слабым и старым. И вот передо мной Платон. Молодой, жадный к познанию, готовящийся сдвинуть мир с мертвой точки. Сократ вспомнил неприязнь, а может быть, и пренебрежение Платона к Ксенофонту, Антисфену и Симону. Сократ задавал себе беспощадные вопросы.

Право, Платон ни в чем не уступает этим моим ученикам, и нет у него оснований для ревности. Но нет у него с ними и общего языка, и он дает им это почувствовать. Но если нет у него с ними взаимопонимания - хорошо ли он понимает меня?

Внезапно в глазах у него стало темно - темнее, чем в камере. Он перестал задавать себе вопросы. Знал: за то время, что ему осталось жить, ответа он уже не найдет.

Платон, заметив, что глаза Сократа слегка потускнели, сказал с одушевлением:

- Как я благодарен тебе, мой Сократ, что ты научил меня заниматься человеком! Так пристально, чуть ли не навязчиво, - до тебя никто этого не делал. - Плавным движением руки он повел в сторону Акрополя. - Ты, дорогой, высек некогда в камне богинь очарования, а потом уже долгие годы ваял не прелестных богинь, но людей душевного обаяния...

- Хорошо сказано, - похвалил его Критон.

- Только сказано, - заметил Сократ.

- Нет! Не только! - вспыхнул Аполлодор.

Но Платон еще не закончил похвалу Сократу.

- Ты отыскал душу человека, задвинутую глубоко, придавленную древними обычаями, жившую в небрежении и недооценке. Ты открыл красоту души - открыл ее и для моих папирусов...

Вошел тюремщик, внес светильник.

- Пора.

Критон поднялся первым:

- Да. Уходим.

Сократ - его лицо было теперь освещено - положил руку на плечо Платона:

- Велика красота души, если душа красива; но куда больше безобразие уродливой души. Есть люди, утверждающие: здесь ничему не поможешь, это рок, воля богов; вы же, мои милые, говорите всегда: помочь можно и тут добродетели можно научиться!

7

За годы, прожитые с Сократом, Ксантиппа изучила каждый его шаг, когда он выходил по утрам во дворик. И со дня его заточения стала ходить тропками мужа.

Освежившись студеной водой, Ксантиппа встречала просыпающееся солнце, затем подходила к Артемиде. Бывало, ее сердило, что муж целует колено богини, - особенно после того, как он сказал, что целует его не потому, что Артемида богиня, а потому, что она прекрасна. Сократ говаривал - с каждым новым днем надо приветствовать не только солнце, но и красоту.

Здоровье Ксантиппы не восстанавливалось. Неверными шагами ходила она среди мраморных глыб, придерживаясь за них руками, и, как, бывало, муж, разговаривала сама с собой.

Ветшает тут все без него. Камни утрачивают гладкость. Ограда обваливается, надо бы починить. Вот бы Лампрокл... Ах, этот бродяга убегает от деда, от ученья, все норовит в палестру с такими же, как он, сорванцами. Хочет, видишь ли, состязаться в беге... В безделье бы ему состязаться! Да, мало нам от него радости - быть может, возьмется за ум, когда отбудет военную службу... Что там за шум? Не несут ли вести от Сократа? Нет. Это к соседям...