Тавриз туманный

Я не успел ответить на вопросы Нины, так как в этот момент Махмуд-хан заметил в экипаже меня и Нину и, пришпорив коня, подъехал к нам. Он поклонился Нине, но та отвернулась, не удостоив его ответом.

- Полюбуйся на этого наглеца! - раздраженно сказала она. - Под предлогом проверки удостоверений ворвался к нам и был выставлен за дверь, а теперь изволит кланяться, как хороший знакомый, да еще скалит зубы.

Я предвидел, что этот инцидент чреват для Нины неприятностями, но, не желая сейчас тревожить ее, ограничился словами:

- Не обращай внимания.

За дервишами шел "проклинатель" Мешади-Мухаммед и проклинал конституцию, но на этот раз никто не слышал его и не вторил его проклятиям. Гаджи-Самед-хан был близок.

- Осади назад! Посторонись! Берегись, берегись! - послышались окрики телохранителей Гаджи-Самед-хана, заглушавшие голос "проклинателя" Мешади-Мухаммеда.

"Проклинатель" заметался в поисках свободного места, чтобы пробиться вперед, поближе к Гаджи-Самед-хану, но тесно обступившие экипаж губернатора "шатыры"* отбросили его в сторону, и "проклинатель" очутился в группе нищих.

______________ * Слуги, бегущие впереди влиятельных особ и расчищающие ему дорогу.

Фаэтон Самед-хана проехал к саду Низамуддовле*.

______________ * Один из самых крупных и красивых садов Тавриза. Тавризский генерал-губернатор Самед-хан жил во дворце, находившемся в этом саду. (Примечание автора)

Сидевший на козлах слуга из медной чаши пригоршнями бросал в толпу нищих мелкие серебряные монеты. Сотни нищих и калек, толкая и топча друг друга, бросились подбирать монеты. Среди криков и воплей слышен был и голос "проклинателя" Мешади-Мухаммеда.

Позади всех шел Кер-Керим. Охотников до его памфлетов против конституции было мало. Льстивые голоса сотен подхалимов мешали этому.

Гаджи-Самед-хан въезжал в сад Низамуддовле.

Больше часа мы прогуливались вокруг сада Низамуддовле, наблюдая за толпой входивших туда лиц. Это были в большинстве духовные лица и сеиды, несшие губернатору списки подлежащих аресту лиц. В их толпе в сад проехал на белом осле Гаджи-Мехти Кузекунани*, спешивший встретиться со своим старым другом Гаджи-Самед-ханом.

______________ * Ввиду его происхождения из села, где все население занималось выделкой фаянса его прозвали "Кузекунани", т.е. делающий фаянс.

- Во времена конституции его именовали "отцом нации", - сказал я Нине Это Гаджи-Мехти Кузекунани. По болезни он не мог отправиться на встречу и теперь спешит повидаться со своим другом. Это весьма предусмотрительный купец. В свое время он примыкал к революции, теперь же перебрался в лагерь контрреволюции.

Мы только что вернулись с церемонии торжественной встречи Самед-хана.

- Ты много говорил мне о Рудеки, Фирдоуси, Хафизе и Саади, возобновила Нина прерванный в фаэтоне разговор. - О них я имею кое-какое представление. Теперь изволь сказать, в каком положении литература сегодня? Принялись ли у вас за создание новой, революционной литературы?

- Конечно, - воскликнул я. - Наряду с религиозной поэзией создается, хоть и в слабой, зачаточной форме, своя, революционная литература. Только наши революционные поэты не могут еще открыто выражать свою ненависть к шаху. Свои нападки на шаха они выражают аллегориями, намеками, символикой. Слова, которыми они хотят поразить шаха и деспотов, они обращают к жестокой возлюбленной, к ее поражающим сердца взглядам, ранящим подобно стрелам, ресницам. Вот что говорит, например, один из поэтов:

"Мое сердце запуталось в твоих черных волосах и обратилось в твоего подданного. Береги же его, заботься о нем. Чем лучше живется подданному, тем больше благоденствует страна".

Поэты-оппозиционеры пытаются в своих стихах критиковать окружающую их среду и быт. Вот что говорит в одном из своих стихотворений азербайджанский поэт Овхеди:

"Пьяницы всего мира успели очнуться, наши же продолжают спать".

Смелее других изобличает шаха поэт Эсади:

"У трона шаха можно найти две вещи: одна из них - надежда, другая страх,

пишет он в одном из своих стихотворений.

У падишаха разные забавы: одному протянет шербет, другому - яд. Отправляясь пред лицо царей, ты должен пребывать в постоянном страхе и держаться с ними не как свободный человек, а как бесправный раб. Не зная вины за собой, ты все же должен покорно стоять перед падишахом, как виноватый. Заметив на устах властелина улыбку, не считай его добрым человеком. Когда лев скалит зубы, - это не значит, что он смеется".

Принужденный скрывать свои мысли, иранский поэт-революционер Джебали говорит еще более печальными словами:

"Совесть и верность исчезли. Эти два понятия, как рождение птицы Феникс или тайна превращения меди в золото, обратились в миф. Мудрые остались в стороне. Достойные ввергнуты в печаль. В наш век не делают разницы между мудрецом и глупцом. Никто уж не обладает умением различить недруга от друга и даже в моей прозе нет следа упрека, а в стихах сарказма".

Астрабадец Садик в одном из своих стихотворений, изобличая отношение шаха к подданным, пишет:

"Голодный сокол не настолько милосерден, чтобы в своих очах дал приют беспощадному воробью".

Другой поэт, пишущий под псевдонимом Надим, в двух строках отображает муки и страдания народа:

"Самый несчастный и достойный милосердия человек на этом свете тот, кто думает, что мы не несчастны"

А вот какими яркими красками рисует свою непримиримую вражду к падишаху поэт исфаганец Шах-Назар:

"Или мы должны размозжить о камень голову врага, или враг украсит свои виселицы нашими телами. Лучше одному погибнуть, чем сотням пребывать в унижении"

Плачевная участь масс, их нищенское существование оказали свое влияние и на поэтов-суфистов.

"Мой шах! Ни трон, ни корона не останутся тебе. Единственное, что тебе останется - раздать наполняющие твои сундуки богатства голодным и неимущим"

пишет, обращаясь к шаху, поэт Суфи.

Современный революционный поэт Адибуль-Мемалик говорит в одном из своих стихотворений:

"Увы, наши нивы затоплены водой, несчастные же пахари спят непробудным сном".

Поэт Хейрат, бичуя падишаха, продающего страну иностранцам и обрекающего своих подданных на произвол двойной эксплуатации, говорит:

"О, падишах, ты более жалок, чем мышь или кот. Оставь заячий сон! Искусству охранять страну и следовать верным путем поучись хотя бы у собак"

Я собирался на этом закончить свои пояснения, но Нина не унималась:

- А теперь скажи несколько слов о литературе азербайджанцев.

- Еще до организации азербайджанской типографии на царском Кавказе, азербайджанцы в Иране издавали на своем языке сказки и повести, - сказал я и, желая разъяснить причины, мешающие развитию культуры азербайджанцев в Иране, добавил:

- Иранские шахи постоянно разжигают фарсидско-азербайджанский антагонизм и устраивают даже погромы, чтобы совершенно подавить азербайджанский народ в Иране. Они принимают все меры к тому, чтобы заставить его забыть о своей национальной культуре. Правительство покровительствует фарсизму и всячески преследует азербайджанскую литературу. Начиная с времен Насреддин-шаха, на печать на азербайджанском языке налагается запрет, все появившиеся до того времени на их языках книги подвергаются преследованиям, запрещается чтение даже вышедших в Тавризе народных сказов. Местные мучтеиды и молы объявляют чтение и письмо на азербайджанском языке делом греховным и неугодным богу. Дело доходит до того, что по указке и директивам определенных политических организаций начинают в исторических книгах доказывать, что вообще в Иране азербайджанцев нет, что местное население принадлежит к фарсидской народности. В этих исторических книгах пытаются даже доказать, что не только иранские, но и кавказские азербайджанцы являются частью фарсидского народа. Постоянно в фарсидской литературе начинают появляться произведения, воспевающие эту политику преследования азербайджанцев. Фарсидский поэт Ариф, игнорируя проживающие в Иране четыре миллиона азербайджанцев, пишет: