Тавриз туманный

Бежавшие успели скрыться. За них я не беспокоился. Они были вооружены. Что бы ни случилось, они сумеют вырваться из рук царя и перейти на турецкую территорию. Большинство оставшихся в Тавризе революционных руководителей было арестовано и ждало виселиц. Те же, кто еще не был арестован, не имея возможности выбраться из Тавриза, жили в постоянной тревоге и страхе перед опасным будущим.

Я был бессилен что-либо предпринять. Надо было обеспечить всех оставшихся в Тавризе революционеров охранными удостоверениями и дать им возможность выбраться из города.

С помощью Тутунчи-оглы и Гасан-аги я успел раздать полученные из американского консульства охранные удостоверения. Но этих удостоверений было всего около двухсот, а в Тавризе ими надо было снабдить тысячи революционных борцов. Шпионы без устали шныряли по городу, ища их, чтобы предать в руки царского военно-полевого суда. Царский консул назначил определенную награду за поимку каждого, кто принимал участие в революционной борьбе Саттар-хана.

Удостоверения, полученные мной через мисс Ганну и Нину за период с пятого по седьмое махаррема, дали возможность спасти сто сорок пять революционеров. Нам удалось обеспечить бежавших и их семьи средствами на один месяц. Средства у нас были. Мы могли обеспечить и тех, кто сумел бы бежать, но не хватало удостоверений. Надо было ускорить их выезд из Тавриза, чтобы они успели скрыться до приезда Гаджи-Самед-хана, так как массовые аресты должны были начаться лишь после того. В нашем распоряжении оставалось всего семь дней.

Расставленные повсюду патрули казаков и солдат на каждом шагу требовали предъявления пропусков. Многие прикололи их булавками к груди, чтобы ежеминутно не лезть в карман. Обладателей пропусков было уже очень много.

У меня мелькнула новая мысль: "Надо попытаться самим заготовить такие пропуска!"

В городе шел безудержный грабеж. Воронцов-Дашков, подобно Бисмарку, который приказал вступившей во Францию германской армии грабить и никого не щадить, дал указание вступившему в Тавриз генералу Чернозубову: "В стране, где вы будете, кроме слез ничего за собой не оставляйте".

Об этой инструкции Воронцова-Дашкова я знал еще три дня тому назад. А царский консул перещеголял наместаика: своими действиями он воскресил не эпоху Бисмарка, а далекие времена средневекового варварства, напоминая феодалов десятого века. Не довольствуясь грабежом занятого без боя города, он приказал не щадить женщин и девушек.

Наблюдая ужасающие картины насилия над людьми и незримыми слезами оплакивая трагедию тавризцев, я услышал вдруг разговор, удививший меня своим цинизмом.

- Пусть грабят и тащат. Все они люди, которые называли царскими шпионами купцов, принявших русское подданство. Пусть себе грабят!

Это говорили между собой Гаджи-Габиб из Ляки* и Гаджи-Ибрагим Сарраф, которые приняли подданство царя. Около них толпились другие купцы, находившиеся под покровительством царя, и царские подданные. Не успел я отойти на несколько шагов от этих царских лакеев, как вопли и рыдания женщин и детей наполнили улицу. Казалось, из дома выносили тело покойного. Я так и решил вначале и ждал, что сейчас из ближайших ворот покажется похоронная процессия, но оказалось иначе.

______________ * Ляки - название местечка недалеко от Тавриза.

- Под предлогом обыска казаки ворвались в дом Га-джи-Али-Аги Хатаи и убили двух женщин, - говорили в толпе, состоявшей из бедняков, нищих и дервишей.

Неистовые крики женщин и детей настолько сильно подействовали на меня, что я вынужден был прислониться к стене.

Мысли путались... Вдруг около меня остановился фаэтон. Глаза мои были настолько утомлены всем виденным, что я не обратил внимания на сидевшего в фаэтоне и стоял, опустив голову. Чья-то рука коснулась моей груди, и в глаза мне бросились осыпанные бриллиантами ручные часы, которые я не раз видел на руке мисс Ганны.

- Дорогой друг, почему ты стоишь здесь? - ласково спросил знакомый голос, от которого я окончательно пришел в себя.

- Мне плохо! Я нездоров! - пробормотал я.

- О, я прекрасно понимаю тебя, - шепнула мне мисс Ганна и, подведя к фаэтону, усадила рядом с собой.

Мы ехали в закрытом экипаже и не видели всего происходившего на улицах. До нас доносились лишь непрерывные вопли и стенания.

"Какая польза утирать мне слезы? Найди средство, чтобы не сочилась кровь из сердца", - процитировал я в то время, как мисс Ганна своим надушенным платком вытирала мои слезы.

- Я знаю, что тебе тяжело видеть эти ужасы, - сказала она, - ведь это твоя родина. И все же вам надо терпеливо перенести это. Не терзай же себя Иран вынужден принести жертвы. И эти жертвы заставят подняться народ и объединиться вокруг революции.

Когда мы приехали к мисс Ганне, она протянула мне двадцать пять охранных удостоверений.

- Раздай их знакомым, я достану еще. Я - друг иранцам.

Затем она прочла мне ноту, посланную русским консулом американскому. В этой ноте царский консул давал объяснения по поводу приговоренных к казни тавризцев.

"Лица, поправшие международные законы, нарушившие безопасность иностранцев и организовавшие нападение на русских солдат, которые явились в Тавриз с согласия великих держав для водворения мира и порядка, будут преданы казни. Список приговоренных будет сообщен господину консулу дополнительно"*.

______________ * До нас дошло лишь краткое содержание ноты. Поэтому даты и подпись в приведенном тексте отсутствуют. (Примечание автора).

Мне не хотелось уходить, да и незачем было идти; все эти дни протекали у меня без всякого плана и порядка. Поэтому мы долго беседовали с мисс Ганной, которая делала все, чтобы эти часы были приятными.

Наконец, к девяти вечера я вышел от американки и вернулся домой.

Гусейн-Али-ами, сидя во дворе, по обыкновению ковырял в своей трубке и бранился с Сария-халой.

- Вас ждут у ханум, - сказал он мне.

Я пошел к Нине.

Оказалось, что вернувшись из консульства, Нина почувствовала себя плохо и упала в обморок. Собравшиеся в ее спальне сидели словно на похоронах. Ослабевшая Нина спала беспокойным сном.

Тахмина-ханум и ее дочери тихо всхлипывали. Мешади-Кязим-ага и Алекпер сидели удрученные болезнью Нины.

Подавляя свое волнение, я решил пойти за врачом консульства. Пока мы советовались по этому поводу, Нина, слышавшая сквозь сон наш разговор, подняла руку и покачала ею. Все мы были очень рады. Санубэр и Тохве наклонились над ней. Нина обняла их и несколько мгновений молча гладила их волосы.

- Не беспокойтесь, все прошло, - прошептала она наконец. - Мне только стало дурно. Дайте мне воды.

Она отпила воды и подозвала меня.

Она обвела глазами присутствующих и остановила взгляд на мне. Я взял ее руку и стал гладить.

События последних дней тяжело потрясли Нину, и она с большим трудом приходила в себя.

Как я мог, глядя на Нину, подобно другим мужчинам, обвинять женщин в слабости и невыносливости, если сам дважды находился на грани безумия: один раз у американки я едва не покончил самоубийством, а другой раз был близок к обмороку, когда меня спасла мисс Ганна.

Нина опровергла все существующие на этот счет ложные взгляды. Она оказалась более стойкой, более выносливой, чем я, чем многие из мужчин.

- Едва ли мы сможем сегодня угостить вас; вероятно, Тахмина-ханум была занята мной и ничего не приготовила, - сказала она, садясь в постели.

- Нет, все готово, - возразила Тахмина-ханум. - Ты с утра ничего не ела. Теперь с гостями и ты что-нибудь скушаешь?

В знак согласия Нина молча кивнула головой. Стол был накрыт тут же в спальне.

- Хорошо, что все живы и здоровы, - вздохнув всей грудью, сказала Нина. - Вот не пойму только, что с Асадом?

Еще не приступили к ужину, когда раздался стук в дверь. В комнату вошел Тутунчи-оглы, неся большую корзину.

Мы все удивились его смелости. Выйти на улицу в полночь, даже имея пропуск, было далеко не безопасно. Опустив корзину на пол, он разделся.