Эстетика однополой любви в древней Греции

Звучала страстно речь его: «Навек

остаться верным сыном иудеев».

Но это были только лишь слова –

Искусству и Неодолимой Неге

он поклонялся, сын Александрии»

(пер. Е.Смагиной [Кавафис 2000, с.108])

(№ 1486). «И добравшись до Дикеархии, которую италийцы зовут Путеолы, я, подружившись с Алитиром (это был мимический актер, родом иудей, который чрезвычайно нравился Нерону), а через него познакомившись с женой Цезаря Поппеей, упросил ее и устроил так, чтобы священники были как можно скорее освобождены». (Иосиф Флавий. Жизнь 16, пер. Д.Е.Афиногенова [Иосиф 2006- (2006. № 4), с.222])

«Театр в Сидоне (400 год)»

Я сын отца почтенного, а главное – артист,

театра украшенье и публики любимец.

Порой я сочиняю по-гречески стихи,

стихи безумно смелые. Распространяю их,

конечно же, тайком; молю богов о том,

чтоб в руки не попали к блюстителям морали

стихи, где воспевается изысканность и нега

запретной, извращенной, отверженной любви»

(пер. Е.Смагиной [Кавафис 2000, с.134])

«По тавернам»

По тавернам бейрутским, по борделям шатаюсь,

боль глуша, - докатился. Я бежал без оглядки

прочь из Александрии. Я не ждал от Тамида,

что меня променяет он на сына эпарха

ради виллы на Ниле и дворца городского.

Я бежал без оглядки прочь из Александрии.

По тавернам бейрутским, по борделям шатаюсь,

боль глуша, - докатился. В этой жизни беспутной

мне одно помогает, как соприкосновенье

с красотой долговечной, как держащийся запах

на губах и на теле, - то, что целых два года

мой Тамид несравненный, мальчик мой, был со мною –

и не ради чертогов или виллы на Ниле»

(пер. Е.Солоновича [Кавафис 2000, с.149])

«Софист, покидающий Сирию»

Ты покидаешь Сирию, ученейший софист,

и сочинить задумал описанье Антиохии;

так не забудь упомянуть в том сочиненье Мевия.

Достоен славы Мевий – красивейший, бесспорно,

известнейший и самый любимый в Антиохии.

Ни одному из юношей подобного же рода

так дорого не платят. Короткие два-три

дня, проведенных с Мевием, обходятся нередко

чуть ли не в сотню золотых. – Да что там Антиохия –

в самой Александрии и, верно, даже в Риме

найдется вряд ли юноша пленительней, чем Мевий»

(пер. Е.Смагиной [Кавафис 2000, с.151])

«Кимон, сын Леарха, 22-х лет,

изучающий греческую словесность (в Кирене)»

И жизнь моя, и кончина равно счастливыми были.

Рядом был Гермотел, мой неразлучный друг.

В последние дни моей жизни пытался он скрыть тревогу,

но часто я видел его с заплаканными глазами.

Когда ему казалось, что я ненадолго заснул,

в отчаянии безумном припадал он к одру болезни.

Были мы с ним ровесниками, было нам двадцать три.

Судьба так вероломна. Быть может, когда-нибудь

меня Гермотел покинул бы во имя страсти другой.

Конец мой был счастливым – в неомраченной любви».

Эту надпись с надгробья Марила, Аристодемова сына,

умершего в Александрии месяц тому назад,

со скорбью читал я – Кимон, его двоюродный брат.

Надпись прислал мне автор, мой знакомый поэт,

потому что знал: я сродни Марилу. Только лишь потому.

Душа моя полна печали о Мариле.

Вместе мы с ним росли, были мы с ним как братья.

Печаль моя глубока. Безвременная смерть

навсегда погасила злопамятную ревность…

Утихла моя к Марилу злопамятная ревность,

хотя он когда-то увел любовь мою – Гермотела;

хотя и теперь, когда Гермотел хочет ко мне вернуться,

к прошлому нет возврата. Я слишком близко к сердцу

все принимаю. Вечно незримая тень Марила

будет стоять между нами; и вечно мне будет мниться,

будто она говорит: «Ну вот, теперь ты доволен.

Ну вот, ты его вернул – по-твоему вышло, Кимон.

Ну вот, теперь тебе незачем меня бранить и порочить»

(пер. Е.Смагиной [Кавафис 2000, с.164])

«Ксанф, сын Лагорина, прощай.

Я, стела, скрываю Ксанфа, прохожий,

некогда почтительного к отцу, всеобщую гордость юных в отечестве,

искусного в Музах, безукоризненного для всех граждан,

безупречного среди неженатых, звезду красоты,

которого убил завистливый Арес, сражавшегося за отечество,

оставившего [в качестве] почетного дара родителям

погребальные плачи [вместо] этих [достоинств].

Если же Плутон имеет больше наслаждения, чем родители,

то зачем в родовых муках страдаете вы, нежные?»

(№ 1487). (Надпись из Херсонеса Таврического.

Мраморная плита с высеченным изображением двух роз.

Кон. I в. н.э. IOSPE. I.2. 482 [Антология 2000, с.481-82])

4. Римский период

4.1. Раннеримский период (30 до н.э.-68 н.э.)

Парфений

Другие цитаты см. выше

Парфений XXIX. О Дафнисе (по Тимею)

Дионисий Галикарнасский

(№ 1488). «В качестве примера простого и возвышенного стиля я сошлюсь на книгу, которая решительно всем известна, в ней Сократ произносит речь о любви, обращенную к его приятелю Федру, по имени которого и назван диалог...

В этом отрывке мои упреки относятся не к области содержания, а к области стиля, которому свойственна образность и дифирамбичность без всякой меры. Я сужу о Платоне не как о каком-то заурядном человеке, а как о великом муже, который возвысился до природы божественного, и я осуждаю его за то, что он внес в философские сочинения выспренность поэтических украшательств в подражание Горгию, так что философские труды стали напоминать дифирамбы, и притом Платон не скрывает этот недостаток, а признает его» (Дионисий Галикарнасский. Письмо к Помпею (763-764), пер. О.В.Смыки [Риторики 1978, с.226])

Пиндар Нем. VII 52

Разное

(№ 1489). «Угнетающее свойство – коим душа принижается и приводится в состояние ослабления. Такое свойство мелодии будет соответствовать эротическим ощущениям, песням плача и жалобы и тому подобным». (Псевдо-Эвклид. Гармоническое введение, стр.21, пер. Г.А.Иванова [Музыкальная эстетика 1960, с.235])

Деметрий (?)

(№ 1490). «Создавать новые имена нужно или для вещей, еще не названных, так, [некий автор] называет тимпаны и другие музыкальные инструменты женоподобных «орудием кинедии» [п.101]…» (Деметрий. О стиле 97, пер. Н.А.Старостиной и О.В.Смыки [Риторики 1978, с.254])

Псевдо-Кебет

(№ 1491). «Много лет назад приехал сюда иностранец, человек рассудительный, ума недюжинного, и словом, и делом обличавший в себе ярого последователя Пифагора и Парменида … - Смолоду я даже долго был его поклонником, - немало серьезных бесед вели мы с ним. Не раз слыхал я от него и объяснение этой картины». (Псевдо-Кебет. Картина [Кебет 1888, с.7])

Корнут

(№ 1492). «Нет ничего несуразного в том, что если Афродита такова, то вместе с ней почитается и соприсутствует Эрот, причем большинство сообщает, что он – сын Афродиты, будучи: мальчиком, ввиду того, что любящие [ с.691] обладают несовершенной и легко впадающей в обман мыслью; крылатым, с другой стороны, потому, что он делает людей легкомысленными, или потому, что он влетает в ум сразу, как птица; стрелком же потому, что те, кто взят им в плен, страдают от него, как от удара, и только от одного его вида, без приближения к красивым предметам и без прикасания к ним, но путем созерцания их издали. Ему дается и светильник, потому что он, как всем известно, воспламеняет души. Достоверно, что Эротом он называется от разыскивания влюбленных [eromenon], потому что «искательству» [zetein] соответствует erein [разыскивать], как сказано [ Од. XXI 22]. Отсюда же, думаю, получило свое название и eregna [разыскивание]. Кроме того, сообщают, что Эротов много – ввиду хитроумности влюбленных и ввиду того, что Афродита является начальником хора для множества подобных спутников. Еще называют Гимера, получившего имя или от стремления [hiesthai] и склонности вкушать зрелые плоды, или по сходству с потерей ума в минуты поглупения [memorosthai], Потоса же – имея в виду поцелуи … Некоторые же полагают, что и весь мир есть Эрот, будучи прекрасным, прелестным, юным и вместе самым старым изо всего, пользующимся множеством огня и совершающим быстрое движение, как будто в силу стрельбы из лука или благодаря крыльям». (Корнут 25 [Лосев 2005, с.690-691])