Солдатами не рождаются (Живые и мертвые, Книга 2)

Начальник политотдела армии был хороший мужик, но имел простительную, с точки зрения Захарова, слабость - не вылезал с передовой. А когда прибыл товарищ Бастрюков, в его лице приобрел желанного заместителя, который, не разгибая спины, сидел в политотделе за всех и гнал через себя снизу вверх бумаги, как всякий такой человек, забирая постепенно все большую силу. В последнее время Захаров чувствовал это по себе: Бастрюков все чаще лично являлся к нему с докладами и все настойчивее совал именно такие бумаги, от которых не открутишься. И под всеми ними - его подпись. Создает себе и во фронте и в ПУРе, среди всех тех, кто питает к этому слабость, авторитет недремлющего ока. А кроме того, там в ПУРе, в Москве, у него корешок в звании дивизионного; этот корешок его сюда и пристроил. И хоть ты и член Военного совета армии и считают, что натура у тебя твердая, а все же с товарищем Бастрюковым придется еще послужить. Знаешь ему цену, а голыми руками не возьмешь. Такого если уж брать, то надо, как занозу, чтоб не обломилась, а то глубже засядет, тогда вообще не вытянешь. И на это, при всем твоем горячем характере, у тебя должно хватить терпения. А не хватит - дурак будешь...

- Ну, чего явился? Какая срочность? - спросил Захаров вошедшего Бережного. Думал, что Бережной после разговора по телефону начнет с вопроса: какая жалоба на политотдел дивизии? Но Бережной начал не с этого.

- Константин Прокофьевич, на вас вся надежда. Нельзя до конца операции отстранять старика от командования дивизией...

- А почему нельзя? - спросил Захаров. Он сразу понял: в дивизии что-то стряслось во время пребывания там Батюка, и Бережной считает, что ему, как члену Военного совета, все это уже известно. Но ему из самолюбия, не столько личного, сколько связанного с пониманием своих прав и обязанностей члена Военного совета, не хотелось обнаружить своего незнания перед Бережным, - Бережной все равно сейчас сам вывалит все, что у него за душой, и картина будет ясна.

И Бережной действительно вывалил все.

- Меня слеза прошибла, глядя на старика, после того как командующий уехал!

- А ты вообще на слезу слабый.

- Успел полюбить, - горячо сказал Бережной.

- Быстро! Месяца не прошло...

- А любовь бывает с первого взгляда, товарищ член Военного совета.

- Опасное качество для политработников, - сказал Захаров. - А не будет у нас так, Матвей Ильич, - сегодня старика пожалеем, а завтра похороним?

- Не знаю, - сказал Бережной. - Знаю одно: если завтра снимете считайте, что завтра же и похороните. Заживо.

- А о дивизии ты думаешь?

- Думаю. Дела у нас не хуже, чем у других. Пикин старается, я стараюсь, и старик себя не жалеет. А если хотите, чтоб он при своей открывшейся ране за оставшиеся дни меньше в полки лазал, дайте ему заместителя по строевой. Так и так у нас его нет.

- Нет потому, что сами же еще при Серпилине просили воздержаться, пока ваш Щербачев из госпиталя не выйдет. Не хотели никого другого.

- А сейчас, раз такая обстановка, просим: дайте.

- Вот это больше похоже на дело, - сказал Захаров. - Поговорю с командующим и с начальником штаба. Как они на это посмотрят.

- Я сам заранее к Серпилину схожу, - сказал Бережной.

- А вот этого от тебя не требуется. Ты ему не свояк и не кум. Зачем тебе к начальнику штаба армии, пользуясь бывшей дружбой, ходить, ставить его в ложное положение?

- Почему бывшей?

- А ты не придуривайся. Ты меня понял, - сказал Захаров. - Возможно, конечно, что и такое решение будет: из армейских медиков консилиум назначить, решить, как, способен исполнять свои обязанности по состоянию здоровья или нет?

- А-а... - махнул рукой Бережной. - Раз консилиум - все! Что им командующий прикажет, то и скажут.

- А ты зачем людей сволочишь? - вдруг рассердился Захаров. - Не люблю в тебе этого, сам вроде хороший, а мазануть другого - так, с маху, плохим назвать, между прочим, не боишься. Откуда у тебя такое мнение? У нас начсанарм, если хочешь знать, еще тебя принципиальности поучит.

- Виноват, не подумал.

- Брось эту привычку, - по-прежнему сердито сказал Захаров, "виноват", потому что отпор тебе дал, а если бы не дал, считал бы, что прав.

Захаров снял трубку и покрутил телефон.

- Где командующий?

В телефон ответили, что командующий пошел к начальнику штаба смотреть обстановку.

- Так. - Захаров положил трубку. - Значит, время у нас с тобой еще есть.

И, снова сняв трубку, позвонил Бастрюкову.

- Заходите!.. Сейчас обсудим ваши безобразия, - повернулся он к Бережному.

- Какие безобразия, товарищ член Военного совета?

- А какие безобразия - заместитель начальника политотдела армии тебе скажет. Не хочу лишать его такого удовольствия. - Захаров посмотрел в глаза Бережному с каким-то показавшимся тому странным выражением, хотя странного тут ничего не было. Просто он глядел в глаза Бережного, и этот Бережной, которого он только что выругал, был в его глазах хорошим, стоящим человеком и, наверное, в том деле, о котором им предстояло говорить, тоже вел себя как стоящий человек. А Бастрюков, который сейчас придет, был, на его взгляд, человеком нехорошим и нестоящим, и история, которую он затеял, тоже была нестоящей историей. И тем не менее дело оборачивалось так, что этот нестоящий Бастрюков будет сейчас в его присутствии песочить стоящего Бережного, и в сложившейся обстановке помешать этому нельзя.

Бастрюков был, как и приказано, наготове и явился почти мгновенно. Раскрыл ту же папку, с которой, приходил час назад, надел очки и стал излагать соображения.

Излагал в том же порядке, как Захарову час назад, только немножко сильней нажал на фразу, что ему неизвестно, насколько с этим делом знаком замполит дивизии, как бы давая возможность Бережному найти лично для себя выход из положения. Вот и вся разница. "А так слово в слово, - отметил про себя Захаров, глядя на уже немолодое, с морщинками у глаз, но еще туго обтянутое, крепкое, здоровое лицо Бастрюкова, - сознает, что не люблю его и что этот доклад его не одобряю, сознает, но не отступает, потому что не боится меня. А не боится потому, что думает или пересидеть меня на своем месте, или рассчитывает, что не выдержу характера и сплавлю куда-нибудь с отличной характеристикой, только бы подальше от себя".

Бережной сидел, низко нагнув бритую голову, и глядел в стол перед собой. Захарову хотелось встретиться с Бережным взглядом и сказать ему молча, глаза в глаза: "Пойми, с кем имеешь дело, Бережной, пойми и будь умный". Но Бережной глаз не поднимал.

- У меня все, - сказал Бастрюков.

- Отвечайте, полковой комиссар, - сказал Захаров Бережному.

Если бы отвечать по-умному, надо было сказать: "Разберемся, выясним, доложим..." А тем временем сплавить этого немца из дивизии, а с "выясним", "доложим" не спешить, пока не будет конца делу в Сталинграде, а там выбрать момент, когда всем будет не до этого, и доложить, что все в прошлом, а на будущее учтем!

Но Бережной умным в таких случаях быть не умел. Он медленно поднял побагровевшую голову и сказал:

- И откуда только у товарища Бастрюкова такая подробная информация по нашей дивизии. Он у нас так давно не был, что я его и в лицо-то забыл!

- А ты не отклоняйся, - сказал Захаров, - давай по существу.

- А по существу... Что канцелярия у нас, как вычислил товарищ полковой комиссар, слабей работает, чем в других дивизиях, то мы мечтали до сих пор, что политотдел армии нас, наоборот, похвалит, - меньше, чем другие, ему бумаг шлем. А раз ругает - исправимся, доведем до своей процентной нормы. А что касается духа приятельства, нетребовательности и потери бдительности, который, по его словам, сложился у нас в политотделе дивизии, то насчет приятельства, верно, у меня все замполиты полков друзья-приятели, я их на войне полюбил и разлюбить не обещаю. А насчет моей нетребовательности, то пусть товарищ полковой комиссар Бастрюков в любой наш полк пойдет, и в шкуре замполита сутки пробудет, и выполнит все, что я от своих замполитов в бою требую, а потом доложит вам, требователен я или нет. А насчет потери бдительности, то, действительно, признаю, упустил: имею какого-то писателя в дивизии, который мне ни слова не говорит, а товарищу Бастрюкову пишет и пишет. Учту, исправлюсь... А что как главный факт товарищ Бастрюков про Гофмана доложил, тут все правильно...