Солдатами не рождаются (Живые и мертвые, Книга 2)

Серпилин улыбнулся прямо в лицо Бастрюкову невеселой улыбкой. Он слишком хорошо понимал: как бы ему сейчас ни ответили на этот прямой вопрос, дело не только в этом вопросе, и не только в ответе на него, и даже не только в этом человеке, сидевшем рядом с ним...

Но Бастрюков воспринял улыбку Серпилина по-своему - как нежелание обострять разговор.

- Да, вопрос острый, - сказал он, в свою очередь полуулыбнувшись. - К кому после вас наш редактор ходит? Такой вопрос надо на Военном совете ставить.

- Вы так думаете? - перестав улыбаться, спросил Серпилин. - Ну что ж, придет время - поставим.

После этого несколько минут ехали молча.

"Что ж, придет время - поставим, - думал про себя Бастрюков. - Может, на Военном совете, а может, и не только на Военном совете". Он не имел привычки глотать обиды и сейчас, как всегда в таких случаях, как в гранит врубал в свою память весь этот разговор, так же как врубал в нее раньше некоторые разговоры с Захаровым. В этом смысле полковой комиссар Бастрюков со званиями и должностями не считался. Он и обижался и запоминал не взирая на лица. С человеком, с которым говоришь сейчас снизу вверх, судьба может потом свести и так на так и даже сверху вниз... И в память должно быть врублено все, на все случаи жизни.

"Наверное, оттого так распетушился, - подумал он о Серпилине, - что Захаров ему передал о моем намеке на его прошлое. Наверное передал, мысленно повторил он, тут же врубив и это в свою память в конце списка прегрешений Захарова. - А что? Да, намекал. И не намекал, а напоминал, привычно нашел он уверенную, круглую, удобную для самочувствия формулу. Потому что забывать об этом - лишнее. Если даже ничего не сотворит, язык у него все равно длинный, такой язык сам по себе пятьдесят восьмой статьей пахнет". Так молча думал Бастрюков.

А Серпилин с самого начала вспоминал о том, о чем Бастрюков подумал в конце.

"Да, - подумал Серпилин, - при большом желании и старании можно в случае чего и цепочку построить: когда-то сидел за "хвалебные отзывы о фашистском вермахте" и теперь, спустя шесть лет, гнет ту же линию: редактора газеты шельмует. Да, при желании и старании в подходящий момент можно и так. А этот, скорей всего, и захочет и постарается. Хотя, может, и ошибаюсь".

И, вдруг с болью вспомнив о сыне, спросил неожиданно:

- У вас, полковой комиссар, дети есть?

Спросил, потому что подумал: "У меня, вот у такого, какой я есть, сын получился такой, что пришлось насильно гнать на фронт. А у этого, интересно знать, - какие и где, если существуют?"

- Есть. Два сына и дочь, - нехотя ответил Бастрюков. Как всегда, когда не он сам, а кто-нибудь другой первым нападал на него, он искренне считал себя несправедливо задетым.

- Где они?

- В армии.

- И дочь?

- И дочь, - все так же хмуро и односложно ответил Бастрюков. Его семья всегда была той частью его жизни, которой он не любил касаться в разговоре с неприятными ему людьми, да и вообще не любил касаться.

"Да, - подумал Серпилин, - у него все трое на фронте. А у меня так до сих пор и неизвестно где. "Яблоко от яблоньки", "сын за отца не отвечает"... все это так, слова. И ясности в жизнь они вносят мало, особенно в наше время и в нашу жизнь". И, подумав об этом и еще раз мысленно повторив привычно застрявшую в памяти фразу "сын за отца не отвечает", вдруг как камень в самого себя бросил: "А отец за сына?" И было это так неожиданно, что на секунду даже показалось, что спросил вслух.

Он отвернулся от Бастрюкова и стал смотреть в окно машины, ожидая, когда начнутся те за последние дни взятые места, где он еще не был. Вот здесь, налево, в этих красных кирпичных развалинах, был временный наблюдательный пункт армии, здесь они сидели четыре дня назад, а потом, под вечер, немного проехали с Батюком туда, куда едут и сейчас, осматривали занятое в тот день. А за этим уже начиналось известное ему только по картам и донесениям. Там, впереди, на развилке дорог, идущих в Сто одиннадцатую и Сто седьмую, должен ждать маяк от Пикина.

Так оно и есть. Прямо на дороге, на открытом месте, стоит "эмка", и около нее знакомая фигура ординарца Пикина - старшины Пчелинцева.

Увидев подъезжавшую машину, старшина вгляделся и поднял руку. Серпилин еще издали увидел, как он улыбается, улыбнулся в ответ и на ходу открыл дверцу.

- Здравствуйте, товарищ генерал, - радостно вытянулся около машины Пчелинцев.

- Здравствуйте, Пчелинцев. - Серпилин протянул руку. - Давно ждете?

- Пять минут, товарищ генерал. Товарищ полковник Пикин извиняется, что вас лично не встретил: бой идет.

- А если б он меня встретил, я бы ему взыскание дал, - усмехнулся Серпилин пикинским церемониям, от которых уже начал отвыкать.

- Разрешите ехать впереди? - спросил Пчелинцев.

- Скажите водителю, пусть едет впереди, - сказал Серпилин, - а вы со мной сядьте. Хочу про начальство расспросить, как оно живет.

Пчелинцев побежал к первой машине и, вернувшись, выжидательно остановился. Думал, что Серпилин пересядет вперед. Но Серпилин подвинулся на заднем сиденье.

- Лезьте!

- Неудобно, товарищ генерал, разрешите...

- Лезьте! - повторил Серпилин. - Мне головой крутить - себе дороже.

Пчелинцев сел бочком, чтобы не теснить начальство, и захлопнул дверцу. Машина тронулась.

- Как полковник Пикин живет, не раздобрел с тех пор, как от меня избавился?

- Наоборот, товарищ генерал, работы у него знаете сколько, - сказал Пчелинцев с той особенной интонацией, которая бывает у адъютантов, считающих, что именно их начальник, на каком бы месте ни находился, все равно - всему делу голова.

Пчелинцев, бессменный ординарец Пикина с начала летних боев, был сравнительно молодой, тридцатилетний человек, по образованию землемер. Он великолепно знал топографию, читал карту и по чистой случайности попал на фронт, пройдя мимо офицерских курсов. Да и на фронте мог бы давно стать офицером, если бы не Пикин, который, заполучив его в ординарцы летом, в неразберихе, с тех пор не отпускал от себя. По должности Пикину не было положено адъютанта в офицерском звании, и он, по сути приобретя себе адъютанта в лице Пчелинцева, довел его до звания старшины, а дальше придержал - ожидал, когда переменится его собственное служебное положение.

- Как сегодня воюете? - Серпилин взглянул на Пчелинцева и подумал, что все же Пикин не прав в отношении этого человека, - уже давно можно было получать от него больше, чем он дает.

- Туманян сегодня с утра хорошо пошел, и Цветков неплохо. Ровненько, но крепенько, как вы всегда говорили: Цветков есть Цветков.

И Серпилин невольно улыбнулся этой присказке, уже ставшей для него воспоминанием.

- А вот и наши места пошли, - весело сказал Пчелинцев.

"Наши места" начались с развороченных немецких танков, стоявших впритык к самой дороге. Вернее, не они стояли у дороги, а наново наезженная по снегу дорога огибала их.

- Приехали. - Пчелинцев выскочил наружу, когда машина еще тормозила.

- К кому привезли? - спросил Серпилин, увидев среди развалин у темневшего входа в подвал автоматчика, кажется, знакомого.

- К Пикину.

- А где командир дивизии? - Серпилин еще заранее решил, что, учитывая привходящие обстоятельства, к первому явится именно к Кузьмичу. Решил, но расчувствовался, когда въехал в расположение "своей дивизии", и забыл сказать Пчелинцеву, а тот, конечно, подвез прямо к Пикину.

- Генерала нет, еще с ночи в полки уехал, - сказал Пчелинцев, как о привычном.

- Ну что ж, зайдем к Пикину, узнаем, где командира дивизии искать. Серпилин повернулся к вылезшему вслед за ним Бастрюкову: - Зайдемте к начальнику штаба, узнаем обстановку.

- Мне в политотдел дивизии надо, товарищ генерал, - сказал Бастрюков.

- В политотдел - это обратно. Развернитесь и поезжайте туда, где видели? - "эмочка" у дороги стояла, - сказал Пчелинцев. - Это Бережного "эмочка", как бы он тоже в полки не уехал.