Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.

Воевал в составе 19-го иап (145-го иап), командовал 20-м гиап. Всего за время участия в боевых действиях выполнил 367 боевых вылетов, в воздушных боях сбил 14 самолетов лично и 28 в группе. Дважды Герой Советского Союза, награжден орденами Ленина (четырежды), Красного Знамени (5 раз), Александра Невского, Отечественной войны 1-й ст., Красной Звезды (дважды), медалями]. Он ручку на разбеге на себя взял, потом отдал ее. Самолет бежит, бежит и никак не взлетает. Наконец скорость набрал, а тут уже конец аэродрома, но все-таки машина взлетела. Потом мы доперли, что ручку надо держать нейтрально, пусть машина бежит, пока не наберет скорость подъема передней ноги, а потом уже можно ее отрывать.

Когда мы самолет освоили, то очень хорошо дра­лись. Причем это ж был 1942-й, самый тяжелый год. Немцы рвались к Мурманску, а мы защищали его небо. Вначале у фашистов были старенькие «мессера» 109-й и 110-й. Мы стали их гонять. «Кобры», особенно первые английские, их превосходили. Они легкие были. На них стояла 20-мм пушка, два крупнокалиберных пулемета и 4 крыльевых винтовочного калибра. Я, например, на своей «кобре» снял крыльевые пулеметы, и она у меня даже на «вертикаль» отлично шла. Немцам с нами было не сравниться. Но это продолжалось до тех пор, пока немцы не прислали более современные «109-е». Они опять стали нас прижимать.

—  На одну гашетку оружие выводили?

—  Нет, а надо бы. Гашетка пулеметов выжималась указательным пальцем, а пушки — большим. В бою про пушку часто забываешь. Это у Покрышкина было здо­рово придумано, но тогда передача опыта была плохо организована. Можно ж было по всем частям сооб­щить, что есть такое предложение, хотите делайте, хо­тите нет. Да и дел всего-то: провода переключил, и все. Это не то что на И-16, где от гашеток на оружие троси­ки шли. Бывало, ее не можешь выжать одним пальцем, приходилось двумя руками выжимать.

—  Какие вам чаще всего ставили задачи?

— Наши полки перебрасывали от Беломорска на юге до Мурманска на севере. Чаще всего мы занима­лись прикрытием Мурманска, железной дороги и при­крытием войск. Иногда сопровождали ударные самоле­ты. Одно время нам был придан полк на «илах», он потом стал 17-м гвардейским. Там летчики были подготовлены еще хуже, чем наши молодые. Ориентировались они пло­хо. Приходилось выделять один экипаж, который выпол­нял роль лидера. Он должен был найти цель, спикировать на нее, тогда они наносили удар. Был такой дикий слу­чай. Пошли мы сопровождать «илы». Они взлетели, со­брались, мы пристроили сзади, и один из нас вышел вперед и пошел лидировать. Ну, летим, попали в плохую погоду — снежные заряды, не пройти никак к линии фронта. Походили, вышли к Мурманску, а там зенитки на каждом корабле и на всех сопках стояли. Когда в Мурманск приходили караваны, порт был забит. Любая бомба попала бы точно в цель. Там нельзя было летать никому: стреляли по любому самолету без разбора. И вот, зенитки как начали рубить, но мы «илы» все-таки благополучно отвернули. Пришли на их аэродром в Мур-маши, и лидер, который шел впереди, просто со сниже­нием прошел, сделал «горку». Однако летчики-штурмо­вики настолько напуганы зенитным огнем, что зашли и по своему аэродрому отбомбились, а потом на него же и сели. Вот какой был уровень подготовки летчиков...

— В вашем 19-м полку оборонительный круг применяли?

— Иногда применяли. Только не просто круг, а спи­раль — восходящую или нисходящую. Сбить на спира­ли очень трудно. Здесь, как и на пикировании, очень сложно взять упреждение.

— 16 мая 1942 года вас сбили?

— Да. Дело было так. Восьмерку во главе с Кутахо-вым подняли на прикрытие Мурманска. Кутахов, или, как мы его звали, «отец», вел группу, а я замыкал. За­мыкающим меня или Бочкова [Бочков Иван Васильевич, майор. Воевал в составе 19-го гиап (145-го иап). Всего за время участия в боевых действиях выполнил более 300 боевых вылетов, в воздушных боях сбил 7 самолетов лично и 26 в группе. Герой Советского Союза (посмертно), награжден орде­нами Ленина (дважды), Красного Знамени, Отечественной войны 1-й ст., медалями. Погиб в воздушном бою 4 апреля 1943 г.] ставили, поскольку у нас было отличное зрение. Как тогда говорили: «Немцы еще только взлетают, а вы их уже считаете». На встреч­ных курсах мы перехватили группу немецких самоле­тов: штук двенадцать Ю-88 и истребителей примерно столько же.

Немцы отвернули, пошли на петлю. Мы идем парал­лельно, не атакуем. Они опять разворачиваются на Мур­манск, и мы тоже — не пускаем фашистов. Они опять разворачиваются, и мы разворачиваемся. Таких два или три маневра сделали туда-сюда. Мы ему: «Отец, давай, чего ты тянешь? Атакуй!» И это при том, что их явно больше было! Немцы в таких случаях в атаку не шли, а нам не терпелось ринуться в бой. Кутахов пошел в ата­ку на группу бомбардировщиков, и его первого сбили. Он выпрыгнул. Я его сразу узнал — он высокий, худой, ноги длинные. Я вижу, под куполом человек с длинны­ми ногами, ясно: Кутахов.

Конечно, переживал в тот момент за него. Немцы ж были сволочи. И неправду говорят, будто они рыцари были... Нет! Они добивали тех, кто на парашютах вы­прыгивал. Кутахов висит на парашюте, а они заходят и стреляют. Я старался не допустить прицельной атаки, крутился вокруг него. И по мне попали. Вообще в воз­душном бою, если видишь противника, он тебя не со­бьет. Я вам объясню почему. Для того чтобы попасть, надо взять упреждение, а это значит, враг должен за­крыть капотом твой самолет и вынести прицел в точку, где предположительно будешь находиться ты в следую­щие несколько секунд. Если ты активно маневрируешь, то выбрать такую точку практически нереально. Тем не менее пока я крутился, мне попала одна пуля, но очень неудачно — перебила правый трос руля поворота и, как потом оказалось, пробила масляный бак. Вправо я уже не мог повернуться, но мог выполнять левый вираж и идти по прямой за счет крена.

Бой закончился. Пошли мы на аэродром на малой высоте. Только тут я почувствовал запах гари. Масло вытекло, двигатель заклинило, и он начал гореть. А вы­сота-то маленькая: прыгать невозможно! Что делать? Хорошо, что в Заполярье в это время снега еще много. Увидел я небольшую долинку и решил садиться в нее. Причем я знал, что у меня самолет горит, и после по­садки надо немедленно его покинуть. Ремни я зафикси­ровал, чтобы самому не убиться при ударе самолета о землю, уперся рукой в приборную доску и сажаю самолет. Сел и ничего дальше не помню. Когда пришел в себя, то находился в метрах 10—15 от самолета, который дымил, но не горел. Вот так в бессознательном состоянии от­стегнул ремни, сбросил дверь и прополз эти метры.

Это был тяжелый бой. Особых побед там у нас не было. Но, с другой стороны, хотя меня и сбили факти­чески, эту победу немцы не могут засчитать — они же не видели, что я сбит. Вот сбитие Кутахова они могут доказать, потому что он выпрыгнул с парашютом. Так же было и с теми машинами, что мы сбивали. Подобь­ешь фашиста, он не дотянет, где-то упадет, но ты ведь не знаешь об этом. А могло быть и наоборот: он зады­мит, ты его сбитым считаешь, но он все-таки дотянет.

—  Что вы можете сказать о достоинствах и не-достатках«кобры»?

—  Прежде всего я должен сказать, что любил этот самолет. Я только на нем стал уверенно вести воздуш­ный бой. Конечно, и на ЛаГГ-3 я дрался и победу имел. Он был лучше, чем И-16, но не то...

Кабина, радио, обзор, управляемость «кобры» были великолепными. Из недостатков можно выделить «сла­бый хвост». При определенных нагрузках он скручивал­ся. В полку хвостовое оперение всех машин укрепляли уголками.

Мощности двигателя «кобры» было недостаточно, чтобы вести бой на «вертикали». «Мессер» ее превос­ходил в этом маневре существенно. Кроме того, во время боя приходилось все время следить за надду­вом. На наших самолетах в бою я давал газ до конца, сектор газа аж сгибается, а я все давлю. А на «кобре» этого делать было нельзя. Если я до конца дам газ, то произойдет перенаддув, повысится степень сжатия, произойдет детонация, и двигатель откажет. Поэтому на «кобре» надо было летать осторожно, все время сле­дить за наддувом.