Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.

Добромысова Ксения Ефремовна, младший лейтенант. Вое­вала в составе 415-го иап. Сбитых самолетов нет. Награждена орде­ном Отечественной войны 2-й ст.] Одна из них сбила «109-й» даже. Еще оружейницы были девчата, прибористки и радистки. Мы к женщинам-летчицам относились с ува­жением. Они летали, надо сказать, здорово и выполня­ли боевую работу наравнее с мужчинами. Обе прошли войну, остались живы.

—А бытовали ли у вас приметы, предчувствия, суеверия?

— Бриться не полагалось перед полетом. Других вроде примет не было. Уходя в бой, мы не боялись на­столько сильно, чтобы тщательно следить за примета­ми. Скажу честно, по сравнению с пехотой, на которую сыпались бомбы, снаряды, мины, пули, война для меня не была такой уж страшной. Ведь летчик сидит в каби­не, слышит, как рокочет мотор, иногда стреляет. Прав­да, один раз, помню, в Норвегии, я летел над каким-то немецким аэродромом, и зенитки открыли огонь. Я слы­шал звук от разрывающихся рядом снарядов, но мне страшно не было. Даже в самый опасный момент, когда зенитка меня подбила над вражеской территорией и мне до своих надо было дотянуть, все равно как-то страха особого не было.

В конце 1943 года мы полетели в Тбилиси получать новые самолеты. До Москвы летели на четырехмотор­ном бомбардировщике ТБ-3. Нас загрузили в самолет человек 20 и полетели на бреющем. Где-то в Калинин­ской области на одном из двигателей произошел об­рыв шатуна, он загорелся. Мы тогда, конечно, все сидели без парашютов, летели бреющим полетом. Рядом в плоскости находятся баки с несколькими тоннами то­плива. Как-то страшновато стало. Среди нас был мой однополчанин, инженер. Он знал, что когда ТБ-3 бьют­ся, то шансов выжить больше у тех, кто находится в хвосте. Он рванул в хвост. Смотрим, самолет снижает­ся, начал по земле вначале царапать, а потом покатил­ся. А поперек поля, на которое мы садились, канава. Сначала наш четырехмоторный ТБ-3 встал на нос, а по­том попутным ветром его положило на спину. Мы внут­ри хорошенько покувыркались. Толстой доской, кото­рой был прикрыт бомболюк, мне попало по ноге. Нос был смят, и стрелка со штурманом пришлось выпили­вать из кабины. Самое интересное, что пострадал толь­ко один человек, тот самый мой однополчанин, который убежал в хвост! Он описал огромную дугу вместе с хво­стом и ударился так, что его пришлось отправить в гос­питаль. Однако чудо не в этом, а в том, что, когда само­лет на нос встал, горящий мотор сорвало с моторамы, он въехал в бак с бензином и погас. Было это девятого октября 1943 года, и температура была девять граду­сов мороза. Такие вот две девятки.

Так вот, в канавку, где мы приземлились, сразу ру­чей бензина потек. А во время войны бензин же был де­фицитом из дефицитов. И тут сразу колхозники приеха­ли и начали черпать этот бензин. Там, оказывается, неда­леко была деревня и поле. Мы могли бы сесть благополучно, если бы самолет дотянул. Интересный мо­мент, что, когда мы пришли в деревню, бабушки говорят: «Родненькие, как же это получается? Когда вы летите, са­молетик какой маленький, а вас там сколько было!»

Кое-как, но мы все же добрались до Тбилиси. В Тби­лиси был авиационный завод, где делали самолет ЛаГГ-3. Машина тяжелая, с плохой маневренностью. Правда, одно преимущество было у ЛаГГа — мало го­рючего расходовал. Сделан он был весь из дерева. Это, конечно, большой плюс был, когда мы потеряли прак­тически все алюминиевые заводы.

Получили мы хорошие модернизированные ЛаГГ-3, маневренные, скоростные. Долетели на них до Вологды. До дома оставался один перелет, когда пришел приказ направить 6 человек в город Иваново для получения но­вых самолетов Ла-5, и я уехал на переучивание.

Ла-5 — отличнейший самолет, но летом в кабине было очень жарко и душно, тем более что летали с за­крытым фонарем кабины, только на посадке его откры­вали, чтобы землю лучше видеть. Бывало, что подошвы кирзовых сапог ломались от долгого соприкосновения с высокой температурой.

— Вы летали на машинах с двигателями воздуш­ного охлаждения и водяного. Какой из них лучше?

— Двигатели воздушного охлаждения более устой­чивы к боевым повреждениям. Ла-5 на семи цилиндрах домой, бывало, приводили.

— Говорят, что завести двигатель Ла-5 помогал техник, было такое?

—   Нет. Нужна была помощь техника, только чтобы подключить сжатый воздух. А так открываешь вентиль, сжатый воздух начинает вращать винт, включаешь за­жигание, и мотор заработал.

Бывало, что, когда Ла-5 заруливал, техник ложился на крыло и показывал, куда вести, лоб закрывал. При перебазировании с аэродрома на аэродром техников сажали в фюзеляж.

— В воздухе не было такого, что путали «фокке-вульф» с Ла-5?

— Нет. У летчиков все-таки глаз был наметанный.

—  Бомбы на Ла-5 подвешивали?

— Да, 100 килограммов. Я несколько вылетов сде­лал на бомбежку немецких аэродромов.

В начале 1944 года уже в составе 415-го иап я пере­летел на фронт. Летом я провел свой первый воздуш­ный бой, оказавшийся успешным. Нас подняли на пе­рехват финских самолетов «Кертисс-36» на высоту 7000 метров. На таких высотах мы обычно не летали — не было кислородного оборудования. Для организма все-таки было тяжело. Я на развороте даже потерял сознание. Финны нас увидели, и сразу вниз, а мы за ними. Один финн увязался за моим ведущим, команди­ром звена Юзефом Гавриленко, и меня не видел. А я оказался за ним. Никаких особых маневров не приш­лось делать, и с первой очереди мне удалось его сбить. Это выдающийся случай. Редко кто сбивает в первом бою.

Вскоре я стал старшим летчиком, ведущим, а Сер­гей Ефремов был моим ведомым. Мы летали на раз­ведку, штурмовку. Потом Сергей уже сам стал веду­щим. И вот тогда произошла уже упомянутая мной ис­тория, когда меня один раз зениткой сбило. Сергей Ефремов с Мишей Родионовым полетели на разведку и на перегоне прихватили железнодорожный состав с го­рючим в цистернах. Они его проштурмовали и зажгли. Получился пожар, если не на всю Финляндию, то на по­ловину. Полыхало здорово! Мне дали команду с моим напарником Васей Беловым полететь и найти что-то похожее. Мы полетели, но на перегонах ничего не на­шли. Вышли на станцию Свирь. Я смотрю, эшелона че­тыре стоят. Говорю Васе: «Будем штурмовать!»

Сделали первый заход, постреляли, зенитного ог­ня не было, да и под нашим огнем ничего не загоре­лось. Я Васе, мол, давай еще один заход сделаем. И только я свалил во второй раз машину в пикирова­ние, раздался звук как удар бича. Это где-то у меня над головой, в 15—30 сантиметрах, полетел снаряд. Конеч­но, тысячу раз по мне стреляли, но я только дважды слышал, что у меня где-то над кабиной полетел снаряд. Я не успел испугаться, как в следующий момент почув­ствовал впереди глухой удар, и самолет затрясло со страшной силой. Было это километрах в сорока за ли­нией фронта. Мотор стал сдавать. Высота была метров 800—1000. Я со снижением потянул к линии фронта. Перетянул Свирь, и, когда мотор совсем сдох, я при­строил машину на пузо на какую-то поляну. Оказалось, мне снарядом отрубило лопасть винта. Поэтому само­лет стало трясти со страшной силой. Кроме того, оскол­ками пробило маслорадиатор, и масло вытекло. Я вы­лез, помахал Васе Белову, который меня сопровождал, он улетел. Через некоторое время вижу четверку наших истребителей. Они покрутились — видимо, искали ме­ня, но не нашли. Думаю, куда мне идти? В той стороне, где должны быть наши, идет стрельба из минометов, пулеметы строчат. Я решил, что до своих не дотянул, сел на финской территории, на их плацдарме на левом берегу реки.

Первая надежда на спасение у меня появилась, только когда я нашел окурок цигарки, скрученной из га­зеты на русском языке, валявшийся в траве. Значит, свои рядом! Потом вижу, едет группа всадников, я спрятался в кустики. Они в накидках, в капюшонах, не знаю, кто это — наши или финны. Когда поближе подъ­ехали, слышу родную речь, с родными дополнениями. Тут я смело вышел, решил, что я у своих. Как оказалось потом, впереди был полигон, на котором обучались войска.