Восстание против современного мира

Однако эта солнечная «слава» или «победа», связанная с царственностью, не сводилась к простому символу, но была метафизической реальностью, отождествляемой с действенной нечеловеческой силой, который владел царь как таковой. Наиболее характерным образом эта идея выражалась в традиции маздеизма: здесь хварно (hvarenô, в последнее время более распространенными терминами являются hvorra или farr) —«слава», которой обладает царь —это сверхъестественный огонь, присущий небесным и, прежде всего, солнечным сущностям, и одаряющий царя бессмертием и победой [32] —победой, которую, как станет ясно в дальнейшем, следует понимать в двух смыслах —как мистическую и как военную, причем эти смыслы не исключают один другой, но, напротив, тесно взаимосвязаны. [33] В более позднее время у не иранских народов понятие хварно смешалось с «удачей», τύχη; в таком понимании оно вновь возникает в римской традиции в виде «царской удачи», которую Цезари путем обряда передавали своим наследникам и каковую следует понимать как активное, «триумфальное» принятие самой персонифицированной «судьбы» города —τύχηρολεως, предопределенной обрядом его основания. Царский римский атрибут felix надо понимать в том же контексте, в смысле обладания сверхъестественным качеством. В ведической традиции появляется равнозначное понятие: агнивайшванара, понимаемое как духовный огонь, ведущий царя-завоевателя к победе.

В Древнем Египте фараона называли не просто «Гор», но «Гор сражающийся» (Хор аха) чтобы обозначить этот характер победы или славы солнечного начала в верховном владыке: который, к тому же, в Египте не только обладал божественным происхождением, но также «назначался» таковым, и это его звание периодически подтверждалось посредством обрядов, воспроизводящих победу солнечного бога Гора над Тифоном-Сетом, демоном низшего царства. [34] Считалось, что эти обряды обладают властью вызывать «силу» и «жизнь», которые сверхъестественным образом «объемлют» царское существо. [35] Но идеограммой уас («мощи») является скипетр в руках богов и фараонов, и та же идеограмма в наиболее древних текстах заменяется другим скипетром ломаной формы, в котором можно узнать зигзагообразный символ молнии. «Мощь» фараона, таким образом, предстает как проявление молниеносной небесной силы; и объединение знаков «жизнь-сила», ансхус, образует слово, которое также означает «огненное молоко», которым питаются бессмертные, и, в свою очередь, также связано с уреем —божественным пламенем, то живительным, то грозно разрушительным, змеиный символ которого украшает голову египетского фараона. В этой традиционной формулировке различные элементы таким образом совпадают в единой идее власти или неземного влияния(са), которое является освящением и свидетельством солнечной побеждающей природы фараона и «перебрасывается» от одного фараона к другому (сотnу) тем самым обуславливая непрерывность и «золото» цепи божественного рода, законно поставленных на «царство». [36] Довольно интересно отметить тот факт, что «слава» фигурирует и в христианстве в качестве божественного атрибута и что согласно мистическому богословию во «славе» свершается видение, дающее блаженство. Христианская иконография использует этот символ, изображая его в виде ореола вокруг головы, который явно воспроизводит значение египетского урея и короны, испускающей свет солнечной царственности в ирано-римской традиции.

Согласно дальневосточной традиции, царь, «сын неба» —тянь-цзы —то есть тот, кто родился не как обычный смертный, обладает «небесным мандатом», тянь-мин, [37] в чем также выражена идея реальной сверхъестественной силы. Эта «небесная» сила, согласно выражению Лао-цзы, «действует-не-действуя» (вэй-увэй), то есть производит нематериальное действие, осуществляемое благодаря простому присутствию. [38] Эта сила невидима как ветер, однако ее действие столь же необоримо, как действие природных стихий: силы обычных людей, говорит Конфуций, сгибаются под ней, как сгибается трава под ветром. [39] По поводу «действовать-не-действуя» в одном из текстов можно прочесть следующее: «Люди совершенные по широте и глубине своей добродетели подобны земле; по её высоте и блеску подобны небу; по своей протяженности и длительности подобны безграничному времени и пространству. Тот, кто пребывает в этом духовном совершенстве, не выставляет себя напоказ, но, однако, подобно земле раскрывает себя в своих благодеяниях; он не движется, но, однако, подобно небу, осуществляет различные превращения; не действует, но, однако, подобно времени и пространству, приводит свои труды к совершенному завершению». Но лишь такой человек «достоин владеть высшей властью и повелевать людьми» [40] .

Укорененный в подобной силе или «добродетели», верховный правитель, ван, в Древнем Китае обладал высшей функцией центра, третьей власти между небом и землей. Считалось, что от его поведения скрыто зависят процветание или бедствия его царства и моральные качества его народа (от «добродетели», связанной с «существом» царя, а не с его «действиями», зависят добрые или злые поступки его народа). [41] Кроме того, указанная функция центра требовала поддержания того внутреннего «победоносного» образа бытия, о котором говорилось ранее, и которому соответствует смысл известного выражения «неизменность в середине», связанного с учением, которое утверждает, что «в неизменности в середине проявляется небесная добродетель». [42] Если это условие соблюдается, в принципе ничто не способно поколебать установленный ход человеческих дел и государства [43] .

В более широком смысле идея того, что основной и первостепенной функцией царя или вождя является свершение обрядовых и сакральных действий, составляющих центр тяжести жизни в традиционном мире, была широко распространена в традиционных обществах от доколумбового Перу и Дальнего Востока вплоть до греческих городов и Рима, тем самым подтверждая уже указанную неотделимость царского сана от жреческого или понтифика. «Цари», —говорит Аристотель, — «обладают этим саном, поскольку они являются жрецами общего культа». [44] Первой из обязанностей царей Спарты было исполнение жертвенных обрядов. То же можно сказать и о первых царях Рима, а также о многих правителях имперского периода. Царь, обладавший неземной силой, укорененной в «большее-чем-жизни», естественным образом представал как тот, кто по преимуществу способен обеспечить действенность силам обрядов и открыть пути, ведущие в высший мир. Поэтому в тех формах Традиции, где имеется отдельная жреческая каста, царь согласно своему изначальному положению и функции принадлежит к этой касте и по сути дела является ее главой. Кроме Рима начального периода, то же самое можно сказать и о Древнем Египте (именно для того, чтобы не утратить способности придавать действенность ритуалам, фараон ежедневно повторял обряд, обновлявший в нем божественную силу), а также и об Иране, где, как написано у Фирдоуси, и как сообщает Ксенофонт, [45] царь, который согласно своей функции воспринимался как образ бога света на земле, принадлежал к касте магов и возглавлял ее. Кроме того, у некоторых народов имелся обычай свергать и даже убивать властителя в случае несчастья или бедствия —поскольку это казалось знаком уменьшения мистической силы «удачи», благодаря которой он получал право стоять во главе народа [46] —подобный обычай, несмотря на то, что он является явным признаком суеверного вырождения, можно отнести к тому же порядку идей. У скандинавских племен вплоть до времен готов, где также сохранялся принцип царственной святости (царь считался одним из асов или полубогом), который побеждает благодаря своей силе «удачи» —quorum quasi fortuna vincebat [47] — несчастье означало не столько отсутствие мистической силы «удачи», ослабшей в царе, но воспринималось скорее как следствие некого поступка, совершенного им в качестве смертного индивида, что и вело к параличу его объективной действенности. [48] Так, например, согласно традиции, «слава» —мистическая действенная добродетель —покинула древнеиранского царя Йиму вследствие его отступления от основной арийской добродетели (истины) в результате того, что он осквернил себя ложью. [49] В христианстве вплоть до времен франков-каролингов Средневековья иногда созывались советы епископов для расследования того, какие проступки со стороны представителей светской или церковной власти стали причиной конкретного бедствия. Таковы были последние отзвуки указанной идеи.