Восстание против современного мира

Чакраварти, вселенский верховный владыка, является не только «господином мира», но и господином «закона» (или порядка, puma) и «справедливости» —дхармараджа. «Мир» и «справедливость» являются двумя основными атрибутами царственности, которые сохранялись в Западной цивилизации вплоть до времен Гогенштауфенов и Данте, пусть даже в том смысле, при котором политический аспект ощутимо затмевает высший аспект, предполагающий эти понятия. [79] Кроме того, указанные атрибуты можно найти и у загадочной фигуры Мелхиседека, царя Салема, который на самом деле представляет собой лишь одно из множества образных описаний функции «вселенского владыки»: Генон указал на то, что mekki-îsedeq по-еврейски означает как раз «царь справедливости», тогда как Салем, правителем которого он был, не является городом, но —как это следует уже из толкования Павла —означает не что иное, как «мир». [80]Традиция утверждает превосходство царского жреческого сана Мелхиседека над саном Авраама —и уже здесь следует отметить тот крайне значительный факт, что именно Мелхиседек в загадочной средневековой аллегории о «трех кольцах» выступает в качестве провозвестника того, что ни христианство, ни ислам более не знают, что является подлинной религиозностью; между тем «царственная религия Мелхиседека» нередко отстаивалась гибеллинской идеологией в споре с Церковью.

На подобном уровне, «царь справедливости» соответствует уже использованному выражению «вселенский царь» (дхармараджа), из чего, кстати, следует, что понятие «справедливости» настолько же выходит за рамки профанического понимания, как и понятие «мира». Действительно, слово дхарма на санскрите означает также «собственную природу», закон, свойственный данному существу, что в действительности прямо соответствует тому древнему законодательству, которое иерархически упорядочивает «по справедливости и истине» всякую функцию и форму жизни согласно природе, присущей каждому отдельному существу —свадхарма —в системе, устремленной к высшему миру. Наконец, подобное понимание «справедливости» свойственно платонической концепции государства, которая является чем-то большим, нежели «утопической» абстрактной моделью, и во многих аспектах может считаться отзвуком традиционного устройства более древних времен. У Платона идея справедливости (δικαιοσύνη), воплощением которой является государство, находится в тесной связи сοικεοπραγία или suum cuique (каждому свое) —принципом, согласно которому каждый должен исполнять функцию, соответствующую собственной природе. Таким образом, «царь справедливости» также является первоначальным законодателем, учредителем каст, устроителем учреждений и обрядов —всей этико-сакральной совокупности, которая в арийской Индии обозначалась понятием дхарманга и которая в других традициях соответствует местной обрядовой системе, с соответствующими нормами индивидуальной и коллективной жизни.

Это предполагает, что царская функция обладает высшей силой познания. «Способность в совершенстве и до глубины понимать изначальные законы всего живого» в дальневосточном понимании, кроме прочего, лежит в основе авторитета и права на власть. [81] Упомянутая ранее маздеистская царская «слава» как hvorra-i-kayani является также свойством сверхъестественного интеллекта. [82] И если, согласно Платону, [83] на вершине иерархии настоящего государства должны стоять мудрецы —οί ςοφοί, то здесь указанная традиционная идея обретает более определенную форму. Действительно, под знанием или «философией» здесь понимается наука о «том, что есть», а не та, которая занимается изучением иллюзорных чувственных форм; [84] под знающим подразумевается тот, кто, обладая такой наукой, непосредственным знанием того, что обладает высшим характером реальности и одновременно имеет нормативный характер, может эффективно сформулировать законы, соответствующие справедливости, [85] из чего можно сделать заключение, что «пока в государстве правят не мудрецы, а те, кого мы называем царями, не обладают подлинным знанием и для достижения какой-либо цели не совмещают политическую власть и знание, сильные натуры, которые воплощают по отдельности то одно, то другое, понуждаемые необходимостью —до тех пор не найдется средства, чтобы исцелить те болезни, которые поражают государства и все человечество в целом» [86] .

ГЛАВА 4. ЗАКОН. ГОСУДАРСТВО. ИМПЕРИЯ

В тесной связи с изложенным до этого момента кругом идей находится тот смысл, который закон и государство имели в глазах человека Традиции.

В принципе, в качестве предпосылки традиционного понятия закона следует указать трансцендентный реализм. Понятие закона имеет сокровенную связь с истиной, реальностью и устойчивостью, присущих «тому, что есть», особенно в арийских формулировках —в Ведах понятие puma часто имеет тот же смысл, что и дхарма, и используется для обозначения не просто порядка в мире, мира как порядка (κόςμος), но переходит на более высокий план, обозначая истину, право, реальность, тогда как его противоположность анрита означает ложное, несправедливое, нереальное. [87] Мир закона и соответственно государства равнозначен миру истины и реальности в высшем смысле.

Естественным следствием этого становилось то, что для традиционного человека всякий разговор о законах и требование их соблюдения, если они имели чисто человеческое происхождение —индивидуальное или коллективное —представлялись чем-то совершенно неведомым и даже нелепым. Любой закон, объективно считающийся таковым, должен был иметь «божественный» характер: если его признавали таковым, тем самым признавая и его происхождение из нечеловеческой традиции, то авторитет этого закона был непререкаем, он расценивался как нечто непоколебимое, непреклонное и неизменное, не допускающее обсуждения; любое нарушение закона представляло собой не столько преступление против общества, сколько, прежде всего, имело характер богохульства, святотатства (ασέβεια) —действия, предопределяющего духовную судьбу самого виновника и тех, с кем он был социально связан. Вплоть до Средневековья мятеж против власти и имперского закона считали религиозной ересью, а мятежников —еретиками, врагами собственной природы, восставшими против закона самого своего естества. [88] Тех, кто нарушал законы касты в том смысле, о котором речь пойдет чуть далее, в арийской Индии сострадательно называли павшими—теми, кто пал. Полезность такого закона в современном понимании, то есть как материальной общественной пользы, никогда не служила истинным критерием: конечно, эта сторона также учитывалась, однако ее считали второстепенной или дополнительной. Кроме того, существует полезное и полезное, и понятие пользы, которое служит современному человеку последней инстанцией в материальном смысле, традиционно имело значение средства, которое оправдывалось служением более высокой цели. Но повторим, что чтобы быть полезным в указанном смысле, требовалось, чтобы закон был чем-то большим, нежели простыми изменчивым порождением человеческой воли. Если его власть была установлена свыше, это удостоверяло его пользу и действенность, включая те случаи, когда опыт в самом грубом и непосредственном аспекте не подтверждал этого и даже с некоторой точки зрения опровергал его пользу, поскольку «сложны и неуловимы изгибы Небесного Пути». Так в традиционном мире система законов и обрядов всегда была связана с божественными законодателями или с посредниками божественного, в которых в различных формах проявляет себя, в зависимости от конкретной земли и народа, «Владыка центра» в указанной функции «царя справедливости». И даже в поздние времена, после введения принципа голосования, формально традиция частично сохранялась, так как решение народа не всегда считалось достаточным, и для того, чтобы новые законы вошли в силу, требовалось одобрение первосвященников и благословение богов [89] .